Инна Булгакова - Третий пир

Открыл Митя. Благодарю, оригинально, люблю такие игрушки. В уютной розовой прихожей заблистала сталь; выглянула из кухни старушка и с возгласом «О Господи!» скрылась. «Мама, — пояснил Митя, — Анна Леонтьевна». И наконец вышла она — как всегда прекрасней, чем в воображении, с новой красотою в длинном желтополупрозрачном, словно струящемся платье и в янтарном ожерелье (в цвет лисички). Это мне? Ой, какая прелесть! Митя, взгляни. Да, молодой человек, у вас вкус.

В комнате с задернутыми гардинами цвета вишни и зажженной лампочкой под атласным абажуром было чудесно (день чудес) после уличной реальности и солнца. «Лизок, твой Алексей пришел!» (Зачем она нас соединяет?) Кивнули друг другу враждебно. «Ах, как я рада!» — прощебетала маленькая… (а может, она и не дрянь? Алеша был размягчен и великодушен). «Как я счастлива!» — и прошипела мимолетом, летя в прихожую на звяканье звоночка: «Пароль — паучок». Кто же паучок, и тут ли он?

В комнате вокруг да около праздничного стола находились в ожидании Символист Никита с молоденькой, готовой к восторженности актрисой Вероникой (в просторечии — Верой), Сашка отрешенно глядел перед собой, его Наталья беседовала на диване с Павлом Дмитриевичем, а в глубоком с мягкими валиками кресле покуривала длинноногая Дуняша.

Хозяйки — по хозяйству, Митя на подхвате, все свои, узкий милый круг, в который вдруг вошел непринужденно, но заметно человек со стороны.

Лиза угадала безошибочно (как писали в старину — сердцем), мгновенно справилась с замком, и пышный ворох пунцовых роз затмил все — и самого его, в английской одежде с учтивой наготове улыбкой (розы — «это было у моря, где ажурная пена, где встречается редко городской экипаж, королева играла в залах замка…»). «Иван Александрович — Дмитрий Павлович, а это Поль». Розы поделились на две охапки, Лиза получила свою, поднесла к лицу свежестью унять жар, глядя исподлобья. Фигурировали небольшого формата, но толстый томик явно «тамиздатского» происхождения (Митя взглянул на гостя с интересом) и «Шанель № 5» (Поль улыбнулась застенчиво). «Мне было бы жалко», — заметил Митя любезно. Иван Александрович ответствовал: «И мне. Кабы у меня был один экземпляр». Все четверо рассмеялись, и группа у порога распалась.

Развлекать такого ловкого, светского человека, вводить в компанию нет необходимости — он куда хошь войдет и выйдет. Поклон-кивок, бархатный стул, словно сам усердно подвернувшийся, зоркий взгляд, выбравший отчего-то Митиного папу. «Иван Александрович!» — объявила Лиза и пошла за кувшином для роз: именно этот нужен — глиняный, сизо-коричневый, без старомодных финтифлюшек. В кабинете у немецкого письменного стола неподвижно сидел Вэлос, настолько неподвижно, мертвенно, глаза мертвые без очков, что стало не по себе. То есть поклясться можно, что он ее не видит. Взяла с подоконника кувшин, сходила за водой — все под впечатлением странности, — вернулась в кабинет, поставила розы на стол. Доктор ожил как ни в чем не бывало, надел очки, шевельнулся, заговорил своей скороговоркой:

— Оранжерейные, клянусь, целое состояние. Обратите внимание, племянница, на редкий оттенок.

— Я вам не племянница.

— А я чувствую родство, чувствую. Так вот: «пурпур царей» — поэт прав? Кто принес? Ваш дружок? Откуда?

— Из Китая.

— Дружок-китаец?

— Эмигрант. А почему вы без жены? — брякнула Лиза так же бесцеремонно; какую-то секунду они поглядели друг на друга выжидающе; никак нельзя было упрекнуть Лизу в застенчивости, но с этим человечком ощущение свободы переходило во что-то сверхъестественное, непотребное (Ивана Александровича от цинизма почти удерживали брезгливость и остатки аристократизма), а тут — никаких границ, никаких преград, можно сказать и сделать что угодно.

— Паучок, — сказала она.

— Чего ж тогда спрашиваешь? — отрубил Вэлос фамильярно. — Племянница.

— Вот я Мите расскажу.

— Сделай одолжение. Я еще с тех пор на тебя рассчитываю.

— С каких пор?

— С первого пира при свечке. С другой стороны, мне это невыгодно, учти: я Митьку люблю, еще с первого класса. Но твоя тетка такая опасная женщина, в своем роде ведьма.

— Тьфу, какая чушь, отстаньте! — Лиза попятилась от этого воспаленного человечка, который только что сидел как мертвец. — Вот сейчас при всех скажу.

— Давай! — этот чокнутый подскочил и схватил ее за руку цепкими пальцами. — Давай вместе, разом! Поль занимается любовью…

Лиза вырвала руку, дала крепкий шелобанчик по носу доктора, так что очки чуть не упали, и поспешно отступила в прихожую, откуда был виден и радовал глаз фарфором и хрусталем овальный раздвинутый стол. Актриса ворковала возле Ивана Александровича, и Вэлос с красным носом тоже ворковал — на всю квартиру:

— И непременно коньячку, Павел Дмитриевич, дорогой, вы мне как отец родной, даже больше! И непременно с лимончиком!

— Где это ты уже успел?

Она подошла к зеркалу — в старом отуманенном стекле так таинственно и прекрасно проступают лица, все без исключения — и, всматриваясь в золотисто-карие, с гневными искорками глаза, дала себе нерушимое слово: не лезть! к Мите с Поль не лезть! тут что-то не то! я не понимаю — и не надо. Над ухом раздалось хладнокровно:

— Лиза, все ждут тебя.

Он глядел серьезно, без улыбки в ее глаза в зеркале.

— Иван Александрович, вам понравилась Поль?

— Да.

— Очень?

— Голубчик, не суетись, у твоего юноши мало шансов.

— Вы думаете, я из-за Алешки? Я про него и забыла, а просто… ну почему все так подло?

— Разве все? — он нахмурился, у нее голова закружилась. — Вот зеркало — оно уж замутилось…

— И канделябр способен на убийство. — Нет, с ним хорошо, очень! — Сегодня ничего не выйдет, старики останутся ночевать, им ехать далеко.

Их место возле Мити (Алеше удалось пристроиться рядом с Поль), и шампанское уже играет в высоких бокалах поровну, грамм в грамм (Никита спец), и розы Поль так царственно горят на белоснежной вышитой скатерти. Символист встал.

— Седьмое августа — символическое совпадение. Возблагодарим же Творца. И родителей — живых (поклон в сторону Павла Дмитриевича и Анны Леонтьевны) и покойных (возведены очи горе). Возрадуемся и возвеселимся.

Легкий переполох — именинники в разных концах стола, гости перегибались, тянулись, жесты перекрещивались в сложной пантомиме — звон-перезвон, последним с Митей чокнулся сосед, Лизин друг. Необыкновенно молод и стар одновременно, то есть «все при нем», да выдают глаза, видевшие что-то такое… (холодный жар — можно так сказать?) Вообще девчонка слишком своевольна. Кажется, Коктебель, да. В праздничной заминке между первым и вторым приемом, после которого языки развяжутся неутомимо, Лиза поинтересовалась, бессознательно давая неуместно трагический ход пиру: