Инна Булгакова - Третий пир

— Можно подумать, — возразила Лиза раздраженно, — этот камень взвешивали.

— А как же! Все взвешено.

— Да как его на могилу втащили?

— Ко входу в пещеру — системой рычагов.

— А зачем такую громадину?

— Чтоб провести эксперимент в чистом виде — воскреснет или нет? — чтоб никто не смог сдвинуть. И украсть тело.

— Да откуда это известно?

— Свидетели оставили письменные показания.

Лиза задумалась: письменные показания? Как Иван Александрович читал пиковой даме: унесли Господа из гроба. Кто унес? Жуткий сюжет начинал проясняться (или еще больше запутываться) в реальных обстоятельствах: гроб был, оказывается, пещерой, вход заложен камнем в две тонны — цифры действуют арифметически неотразимо, придавая правдоподобие самым безумным фантазиям. А если камень сдвинули ученики и унесли Учителя? Да ведь вход охраняли легионеры!.. Будто в подтверждение всплыл голос Ивана Александровича:

— По римскому армейскому уставу за бегство с поста полагалась смертная казнь.

А они сбежали! Неужто произошло что-то страшнее смерти? Воскресение — страшнее смерти, это точно; только представить живой движущийся камень — с ума сойти. А сегодняшние розы? Тоже ненормально, но я своими глазами… Нет, недаром Мария Магдалина не сразу узнала Его, приняла за садовника, ведь невозможно поверить. А пиковая дама верила. Да, она верила и умерла, как обещала и… встретилась с Борисом и Глебом? Невозможно! Но если Тот, про Кого говорят за праздничным столом, действительно вышел из гроба — то можно ожидать всего. Например, Он тут, среди нас — всегда и навеки. Лиза оглядела разгоряченные лица. Неужели они не понимают? Или понимают — и продолжают жить как ни в чем не бывало, есть, пить, изменять, врать, как будто Тот не воскресал? Поймала задумчивый взгляд Алеши — нет, он понимает. И Митя. Говорит о плащанице… странное слово. Плащ… погребальные пелены, остались от Иисуса Христа.

— Митя, это правда?

— Что, Лизочек?

— Ну, про все это — про камень, легионеров и плащаницу.

— Так написали ученики и свидетели.

— А ты веришь, что это правда?

Он ответил с запинкой:

— Верю.

— Иван Александрович, а вы?

Передернул плечами, его не поймешь и не проймешь.

— Павел Дмитриевич!

— Миф. У каждого народа свой, у нас Перуны…

— А Борис и Глеб?

— При чем тут…

— Она права, — перебил Сашка. — Русские мученики за веру Христову — здесь прямая связь.

— Ну, за веру, не за веру — вопрос темный, — заговорил Иван Александрович. — А вот что их канонизация закрепила в русских соблазн смирения — это да.

— Но ведь наши Борис и Глеб воевали на гражданской, вы же помните, Иван Александрович?

— Воевали, но Россию отдали, царя отдали.

Поль спросила быстро:

— Разве смирение может стать соблазном?

Он отвечал учтиво и мягко:

— Может, Полина Николаевна. Нельзя же непрерывным потоком, покорно идти на заклание.

— Стало быть, бунт?

— Скажем мягче: бой.

— А как же Христос?

— Вот и я не понимаю, — вмешалась Лиза. — Если Он Сын Божий — Ему б только пальцем шевельнуть: и все б вздрогнули — и солдаты, и жрецы.

— Это да, — согласился Вэлос. — Он был мощный экстрасенс. Но! Он собирал силы для более грандиозной мистерии. Победить после смерти — это уникально, это действует до сих пор. Ну, там заповеди, проповеди, исцеления — поверьте, не штука. А вот попробуй воскресни во плоти! У сатаны не получается — пока. Получаются вурдалаки, упыри, призраки, перевертыши, НЛО по-современному. То есть неполноценные, уродцы. Их не выпустишь на прямой бой — только подкопом. Но дело совершенствуется, совершенствуется, материал податлив, правда, Иван Александрович?

— Податлив. Скоро человеку негде будет жить на земле.

— Но куда смотрит Иисус?! — воскликнула Лиза. — Если Он есть. Он мог бы перевести людей на другую планету.

Иван Александрович усмехнулся:

— Чтоб мы весь космос загадили? И так уж… Нет, догнием тут.

— Не догнием, — сказал Сашка уверенно. — Будет бой. Скажи, Митя?

Символист встрепенулся.

— За воинов! За Бориса и Глеба, и философа на рассвете, за рыцаря милитаризма и Ледяной поход. И за солдатиков во второй мировой, да, Павел Дмитриевич? И так далее, и так далее, и так далее. Словом, за всадника Апокалипсиса! Выбирайте любого из четырех. Ты, Митя?

— За Первого. Логоса. Иисуса Христа.

Он не любит говорить о себе, скорее молчалив (обычная реакция: «Ах, п и шите! Вот я вам сейчас всю жизнь свою расскажу — не поверите. Давай по первой!» — боятся забвения). Тем не менее из отдельных фраз, ответов, реплик, интонации и жеста (вдруг поднимет искореженные руки, словно защищая лицо, или мелко перекрестится), из деталей скромных, но бесценных (эти глаза видели все); а также зная бесовскую походочку эпохи по мертвым телам и живым; а также владея даже скудной слезой воображения — можно набросать набросок.

Тысяча девятьсот десятый год. Староконюшенный переулок, «великолепный мрак» своего сада. Любимая няня (где же кружка? я хочу выпить за няню-крестьянку и за родной патриархальный уклад погибающей Москвы — но не погибшей: те же книжки — неопалимая купина классики — читал я, те же сказки, так же молилась бабушка; мама: «Спи, младенец мой прекрасный, баюшки-баю, тихо светит месяц ясный в колыбель твою»). Не ясный, а красный. С семи лет красный. И голод — до пятьдесят седьмого: временами ослабевающий (при нэпе, на фронте), временами доводящий до галлюцинаций и видений. Но об этом позже.

Прогулки с отцом. Отец. Известного адвоката тягали, покуда не заступился не менее известный террорист, избежавший казни при царизме и памятливый; адвокат затаился в бухгалтерах, в отчаянии. «Нашим детям, и внукам, и правнукам Бог знает до какого колена отвечать за то, что мы защищали убийц». А убийца, прежде чем перейти в вечность с пулей в черепе, успел пристроить сына нетрудового народа в школу первой и второй ступени и на юрфак. Но и об этом позже.

Итак, прогулки. Алая заря, но солнце заходящее в обреченных церковных стеклах. Да нет, Деникин взял Орел, Сибирь отрезана, скоро, Бог даст, скоро! Зазвонят колокола, и триумфатор-всадник на белом, как первый снег, коне въедет в первопрестольную. А пока — последняя служба в Успенском соборе, православный прах и тяжелая царская красота Третьего Рима, мама плачет, крестный ход с Патриархом, за кремлевскими стенами поджидают безумные когорты с Лубянки — так обещали, на это шли. Прощайте, братья и сестры, благословимся же на муки и на смерть во имя Господне! Распахнулись кованые ворота — а где же демоны в кожанках? неужто испугались? — навстречу христианский люд, заполнивший катакомбы и римские холмы при Нероне, византийские стогны града и Святую Софию при падении Константинополя, европейские средневековые равнины под Бичом Божьим — Атиллой, улочки древнего Киева и Красную площадь, тысячи тысяч сестер и братьев, слезы сладчайшие, руки тянутся к хоругвям и друг к другу — всем достанется!