Дарья Кожевникова - День из чужой жизни

— Да проехали по улице, кому ни попадя показывая твою фотографию. Мне тоже показали, я как раз в магазин ходила. Ничего так фотка, удачненькая… Но по виду как будто вырезанная из какой-то общей большой фотографии да увеличенная. Не иначе как у кого-то из твоих знакомых раздобыта была… Только сейчас все равно точно не узнать, у кого именно.

— Ну а кроме фотки? Что говорили, о чем спрашивали?

— Люд, ну о чем они могли говорить? Ясное дело, не кричали посреди улицы: «Найдем — ноги повыкручиваем!» Просто искали тебя — вот и все. Ну вот, а ты и расстроилась сразу, так что и лица на тебе нет. Давай-ка переодевайся, умывайся, да за стол. У меня сегодня такой супчик получился, что враз поднимет тебе настроение. А потом мы с тобой все-таки еще попережевываем твое прошлое. Надо, надо понять, что им от тебя нужно.

— Да нет у меня ничего, — взялась я за голову. — Я уже устала твердить это всем и каждому.

— Может, и нет. Но, скорее всего, есть, только ты сама об этом не догадываешься. Мог, к примеру, твой неблаговерный тебе что-то в сумку запихнуть мимоходом? Да так, что сама ты этого не заметила, а со стороны разглядели.

— В сумку не мог, я ее на днях всю перетряхнула, до самого основания. В квартиру — тоже, они ее всю обыскали, сверху донизу. И на даче тоже все перевернули, но так и не успокоились, а значит, и там ничего не нашли. И это при всем при том, что они-то хоть приблизительно знают, что нужно искать, а я ни сном ни духом.

— Ладно, Людка, не грусти, прорвемся. — Семеновна ободряюще пихнула меня в бок. — Давай поешь, расскажи, что сегодня было, отдохни. А потом уже решим, что дальше делать.

Дедок тоже пришел к нам на обед. И после вкусного супчика, да в хорошей компании, да под пару рюмок наливочки жизнь действительно стала казаться мне гораздо светлее и приятнее. Слегка осоловевшая, я отчиталась сладкой парочке о подробностях своего свидания с Иринкой, после чего дедок сбегал к мотоциклу и гордо продемонстрировал Семеновне бороду. Попытался всучить ее в качестве откупных за свою собственную, и Семеновна в конце концов решила, что вещь в хозяйстве действительно нужная. Но этим дело не закончилось, и они начали обсуждать, куда бы теперь эту нужную вещь пристроить. В шкаф? Жалко, да и вдруг моль погрызет. На стену? Слишком мелко. В итоге… Ну, зная Семеновну, можно было сразу об этом догадаться… в общем, в итоге добытое мною пышное мочало заняло свое место во дворе, вместо второй, нижней шляпы на эксклюзивном чучелке. Я, опасаясь выходить теперь даже во двор, наблюдала за процессом переодевания скульптуры из окна.

— Ну, охальница! — принимая ставшую ненужной шляпу, усмехался в усы дедок.

— А что? — Отступив на шаг назад, Семеновна оценила результат своих усилий. — Главное, классика надежно прикрыта! Даже надежнее, чем шляпой: там сбоку все было видно, а здесь ишь, во все стороны распушилось. — Она игриво поддела мочало пальцами.

— Вот и я говорю, — дедок энергично закивал, хитро подмигнув в мою сторону.

Семеновна еще постояла, с видом дизайнера, оценивающего мелкие детали. Потом переключила свое внимание на расположившиеся рядом грядки. Дедок ушел к себе, видимо, отдохнуть после поездки. Я, которой нельзя было выйти из дома, чтобы помочь Семеновне в ее огородных работах, решила последовать его примеру.

Проспала я долго. Слышала, как Семеновна тихонько звенела посудой, вернувшись с огорода, как привела домой Вилюню, но это было все так, сквозь сон, из которого мне было не выбраться, так что даже ужинать Семеновне пришлось в одиночестве. Зато среди ночи я, как неваляшка, села в постели, чувствуя, что абсолютно выспалась и больше — хоть глаз выколи! — не хочу. Что было делать? Боясь разбудить мирно сопящую Семеновну, вставать я не захотела. Да и зачем? Читать, не включая света, все равно не получится. Есть? Среди ночи вредно, да не особо-то я и голодная после обильного и весьма позднего обеда. Поэтому, немного подумав, я развернулась в своей постели к расположенному рядом окну. Даже в городе смотреть из окна на ночные улицы — весьма успокаивающее занятие. Здесь же с городом и сравнения быть не могло! Лунный свет слегка серебрил ровные грядочки, в открытую форточку ветерок доносил до меня аромат ночной фиалки, сверчки распевали свою незатейливую, убаюкивающую песенку, яблонька шелестела роскошной густой листвой, звездочки мерцали сверху. Где-то через полчаса созерцания этой спокойной, умиротворяющей красоты я почувствовала, что можно и прилечь, и даже уже хочется это сделать. И даже качнулась, отрываясь от подоконника, но тут же снова замерла, боясь даже громко дышать. Хотя и знала, что меня не услышат — все равно! Они двигались тихо, но быстро, от калитки к дому, эти три печально знакомые мне фигуры, один вид которых наполнил меня ужасом. Да что там ужасом — меня как будто парализовало. Но все же я нашла в себе силы для того, чтобы хриплым шепотом окликнуть Семеновну: пусть хоть она куда-нибудь спрячется, не вдвоем же нам пропадать! Она проснулась не сразу, я уже ждала громового удара в дверь. Но зато, сразу сообразив, что я не стала бы будить ее по пустякам, прозорливо спросила:

— Супостаты?

Я только кивнула в ответ, нервно сглотнув слюну и прислушиваясь. Что-то задерживаются, пора бы им быть уже здесь. Не выдержав этого напряженного ожидания, я снова взглянула в окно. И увидела, что супостаты прервали свое энергичное передвижение и застыли приблизительно на середине дорожки, глядя в огород. На чучело! Я-то знала, что оно не живое, но друг у внука Семеновны был талантлив, и кто не был знаком с его творением, запросто мог принять оное за человека. Так и эти трое: коротко посовещавшись, двое отступили в тень, а третий, пригибаясь, чтобы слиться с кустами, стал красться к медитирующему на молодую капусту голому «мужику».

— Супостаты к нам пожаловали! — услышала я за спиной тихий и деловой голос Семеновны. Нервно оглянулась и увидела у нее в руках телефон: оказывается, иногда, в порядке исключения, она звонила дедку и с нормального аппарата. Долго разговаривать не стала, предупредила и отключилась.

— Семеновна, вы бы спрятались, — предложила я. — Я останусь, иначе они, когда ворвутся, и ваш весь дом разгромят. Если они меня увезут, звоните в полицию.

— Шиш они тебя увезут! — воинственно заявила Семеновна. — Будем обороняться до последнего, мою-то дверь с одного удара не вышибить. Поднимем шум, народ сбежится. Да и старый корнеплод, может, что-нибудь сейчас там придумает. Где они там топчутся-то?

Мы снова тихонько, едва выдаваясь носами за подоконник, выглянули в окно. Как раз в этот момент тот супостат, который крался, кинулся сзади на чучело, пытаясь придавить его за горло и завалить. В запале он и теперь не сразу сообразил, что имеет дело совсем не с живым. А когда понял, было уже поздно: массивная деревянная скульптура без всякого сопротивления, во весь свой рост покладисто завалилась назад. Обидчик только-только успел отскочить в сторону, чтобы его самого не повалило и не примяло в придачу. Спас все, кроме ног: упавшее чучелко, наверное, очень здорово заехало ему по пальцам, потому что даже нам с Семеновной было слышно, как супостат несолидно и тоненько заскулил. Согнулся, зашатался. Даже у меня, несмотря ни на что, при этом зрелище пальцы на ногах заломило. Остальные двое кинулись к нему, не разобравшись, что случилось. Там, посреди огорода, всех троих и накрыл яркий луч прожектора, и твердый холодно-деловой голос разнесся на весь спящий поселок: