Ирина Левит - Занавес, господа!

Вот тут, по моим прикидкам, Елена Витальевна должна была заплакать. Но вместо этого она засмеялась. Причем смех был препротивный — дребезжащий и холодный. Я отродясь не слышала такого от Витимовой.

— Варечка, голубушка, что это за сказка? Вы это на меня намекаете? Может, вы считаете, что Глеб про меня написал, и я побежала его рукопись воровать? Переоделась, загримировалась, разыграла спектакль… Вы преувеличиваете мою впечатлительность.

— Никак не преувеличиваю! — Я почувствовала, что у меня зубы начинают лязгать. — Как показывает история человечества, о которой мы очень часто забываем, именно такие чувствительные натуры, как вы, способны ради преданности кому-то не просто рукопись украсть, но и голыми руками кого надо удавить!

И тут, наконец, Елена Витальевна заплакала. Не просто закапала слезой, как обычно, а зарыдала взахлеб, безудержно, даже не пытаясь вытереть ставшее вмиг абсолютно мокрым лицо.

— Нет! Все это неправда! Я его не убивала! Нет! Все это неправильно, все это жестоко! Зачем Глеб вообще такое написал?! Зачем?! Чтобы все подумали на меня и Женю?! Да, это может быть интересным! Но это подло!

— Вы сами назвали имя Струева, — безжалостно констатировала я, но Елена Витальевна лишь еще отчаяннее замотала головой.

Она надрывалась так не менее пятнадцати минут. Если бы на ее месте оказалась я, у меня наверняка бы уже лопнули голосовые связки и все глаза вымыло бы потоком слез. Но я была на своем месте: сидела, пережидала и думала.

Как Глеб разведал ее историю? Наверное, чисто случайно, ведь никто другой — ни слухом, ни духом. И какого черта все это описал? Неужели не сообразил, что уши Витимовой и Струева так и лезут из его "Жуткой тайны"? Еще вчера я бы поклялась, что именно роль убийцы — та самая, которую Елена Витальевна непременно провалит. А сегодня, после того, что только что видела, я прикушу себе язык. В порыве высшего вдохновения она может и с этой ролью совладать. И такое вдохновение на Витимову, как теперь понимаю, вполне могло снизойти. Струев, конечно, до девяти считать умеет. А потому, даже если Елена Витальевна и молчком молчала, давно сообразил, от кого у нее ребенок. Но своей жене он уж точно словом не обмолвился. И вот теперь, прочитав творение Потоцкого, Марина Ивановна обнаружит, что лежащий, якобы, на ее ладони Женечка долгие годы ей врет, причем искусно. Стерпит такое суровый характер Марины Ивановны? В любом случае семейной идиллии Струевых — конец. На всей компании Кавешниковых это тоже скажется самым скверным образом. А что потом будет… Плохо будет. Причем практически всем. Способна ли Елена Витальевна, для которой эта компания — самые близкие люди, смириться с мыслью, что она — разрушительница всего?… Но почему она просто не поговорила с Глебом? Ведь он же не нарочно своих приятелей решил подставить. Ну, не додумал что-то, не сообразил. В конце концов, всякое бывает. А, может, все не так? Может, Глеб как раз очень даже нарочно это сделал — чтобы компанию наверняка разрушить? Выпасть из нее, женившись на Ольге, он бы просто так не смог, а когда все само собой… Но зачем?

— Ужасно! Ужасно! — всхлипывала Елена Витальевна, но уже не так неистово.

Я схватила ее за плечи, тряхнула и проорала в самое ухо, нисколько не заботясь о целостности ее барабанной перепонки:

— Слушайте меня сюда! Вы подозреваетесь в убийстве Глеба Потоцкого!

Елену Витальевну хватил удар. Ну, очень было похоже. Она стала бордовая, как перекисший помидор, лицо все переехало на одну сторону, а губы зашлепали без всякого звука, хотя она явно хотела что-то сказать. Я не жестокий человек. Я готова была броситься звонить в "Скорую помощь". Но я не успела, потому что Елена Витальевна начала приобретать человеческий вид… Более того, — сверхчеловеческий. Она уже не походила на того, кто через секунду готов рухнуть в могилу. Она вдруг стала похожа на монумент, которому самое место где-нибудь на холме Славы.

— Значит, именно меня назначили на роль убийцы? — произнесла Елена Витальевна величественно. — Ну что ж, я долгие годы играла второстепенные роли — пора сыграть главную!

Она встала, подошла к окну и, демонстративно повернувшись ко мне спиной, устремила взор в дальние дали.

В театре говорят, что высшее мастерство артиста — это умение держать паузу. У меня были все возможности проверить мастерство Елены Витальевны. Но я оказалась неблагодарным зрителем. Я решила, что переупрямить упрямого человека — дело тяжкое, а пытаться переупрямить человека, который сроду не упрямился, но вдруг уперся, — и вовсе безнадежное. А потому я просто взяла и ушла. Даже не попрощавшись.

Совершив один невежливый поступок, я тут же решила совершить другой. Без предварительного звонка, без предварительной договоренности и вообще без всего предварительного явилась к Струевым. Я даже не придумала, что скажу, если дверь мне откроет Марина Ивановна. Дверь мне открыла именно она.

— Варвара? Очень неожиданно.

Мне не показалось, что она обрадовалась, но я уже вошла в раж и мне было все равно.

— Я бы хотела видеть Евгения Борисовича.

— Только его? — уточнила Марина Ивановна с легкой иронией, словно мое заявление никак нельзя было рассматривать всерьез.

— Только его, — твердо сказала я и, чтобы уж не выглядеть совсем свиньей, добавила: — Извините.

— Извольте, — Марина Ивановна поджала губы и так, с поджатыми губами, крикнула вглубь квартиры: — Женя! К тебе Варвара! — После чего резко развернулась и прошагала в сторону кухни.

Из комнаты, будто из амбразуры, высунулась голова Евгения Борисовича. Вид у него был такой, что хотелось подарить ему железный щит — что б прикрыть лоб от пуль.

— Рад вас видеть, — промямлил он, когда я зашла в комнату и плотно прикрыла за собой дверь. По поводу радости он явно врал и так же, как и вчера, неумело. Лицо его было серым и каким-то помятым, глаза за толстыми стеклами очков часто мигали, словно он все время пытался загнать обратно под веки слезы. — Вы напрасно удалили Марину. У меня нет от нее секретов.

— А машина Кавешниковых? — напомнила я.

— Мне нечего сказать по этому поводу.

Да уж, истинный родственник Елены Витальевны! Хоть и условный. Тоже способен упереться рогом.

— Но я не о машине. — Евгений Борисович посмотрел на меня недоверчиво, но все же слегка расслабился.

— Я о вашем сыне. О Юре Витимове.

Евгений Борисович медленно опустился на стул, и мне показалось, что он превратился в большую медузу, которая на глазах стала растекаться и таять.

Я рассказала все, что знала, включая, разумеется, поход Елены Витальевны в издательство. Под конец спросила:

— Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему я, как вы выразились, удалила вашу жену? Или вы хотели, чтобы я посвятила ее в вашу тайну?