Ирина Левит - Занавес, господа!

— Вы следствие за нос водили, — сурово сказал Земцов. — Вас за это по справедливости под суд отдать надо. Причем кражу за вами признают стопроцентно.

— Я готов, — смиренно согласился Костя, но тут же встрепенулся. — Я не крал! Я одолжил!

— Взял с собой поносить, — не удержалась я. Костя скорбно вздохнул, отчего я еще больше разозлилась. — Якобы о чужой репутации пекся, о чужом спокойствии, а то, что всех нас в убийстве подозревали!..

— Тебя не подозревали, — промямлил Костя.

— А других?! Тебе, между прочим, самых близких, а?! То, что всех подозревали, что всем чуть ли не под кожу залезли — это тебе ничего, неизбежные потери? И то, что куча народа в этом дерьмовом деле копалась, — это тоже так, детали?

— Варвара! Зачем ты… — начал было Костя, но фразу не закончил, махнул рукой и произнес тоскливо: — Я бы пришел с повинной. Честное слово. Только бы деньги сначала положил на место.

— С какой повинной? В чем бы вы пришли каяться? — спросил Земцов.

— В том, что я испугался. Что я видел, как Глеб упал, но боялся, что мне не поверят. Заподозрят, будто это я его… А потом поразмыслил и, якобы, решил, что нужно сознаться.

— То есть опять бы наврали?

— А вы хотели бы, чтобы я рассказал про Марину Ивановну, про фотографию Глеба и про то, что именно он в тайник первым залез?! — совершенно не к месту возмутился Костя. — Откуда я вообще знал, зачем он туда лазал? Я просто зашел на кухню, удивился и спросил. А Глеб перепугался, отшатнулся и упал. Это уж потом мне Варвара про ночной бар рассказала. Но я как увидел Глеба мертвого… как увидел эту газету с фотографией и этим поганым текстом у него в руке… В общем, я подумал, что Кавешниковы никак не должны это видеть. Я сначала об этом подумал. Я уж только потом в этот чертов тайник полез. И зачем я на эту кухню потащился? Просто Глебу… — Костя снова сник. — … не повезло. И мне тоже сильно не повезло.

Мне очень хотелось сказать, что на сей раз ему как раз очень повезло. В том, что его делом занимался Иван Земцов. Но я промолчала.

… — Варвара. — Костя отозвал меня на злополучную кухню. Взор у него был потупленный, а выражение лица дурацкое. — Деньги-то вернуть надо. Может… — Он поглядел на настенные часы, потом перевел взгляд на тумбу, обитую жестью, и поморщился. — … найти их где-нибудь за этой тумбой? Вроде как случайно? Ну, завалились туда ненароком?

— Костя. — У меня было чувство, что я разговариваю с пациентом психиатрической клиники. — Перестань интриги крутить. У тебя больная фантазия, к тому же заразная.

— А что мне делать? — с отчаянием спросил он.

— Ничего.

Ох уж мне эта компания Кавешниковых! Если бы я была здесь чужим человеком… А так придется самой придумывать финал этого самодеятельного спектакля. Разумеется, финал требуется хороший. Не разрушать же дружескую идиллию? Так что занавес, господа!

Вот уже семнадцать лет Совков приходил сюда в один и тот же день — второго августа. Конечно, приходил он и в другие дни, но в этот — непременно. Только один раз он пропустил день свидания с матерью, которую семнадцать лет назад, 2 августа, положил в могилу под невысокой осинкой. Эта осинка его всегда смущала — он не был верующим человеком, но почему-то постоянно вспоминал, что именно осиновый кол втыкали в могилу ведьмы.

Мать Олега Валерьяновича Совкова не осмелился бы назвать ведьмой даже самый злоязычный человек. Она была настолько жалостливой, наивной и беззащитной, что становилось даже удивительно, как она смогла уцелеть в этой жизни. Вот муж ее и двое старших детей не уцелели — их смела война, оставив как милость Олеженьку, Олега, Олега Валерьяновича…

Он очень походил на мать и тем служил ей утешением.

Совков сидел у могилы часа два — вспоминал, каялся, просил прощения… Ему было что вспомнить, о чем покаяться, и он надеялся на прощение. Он положил на серую шероховатую плиту букетик цветов, любимых матерью астр, и побрел со смиренного кладбища в свою совсем не смиренную жизнь.

… Он сразу понял, что хоронят кого-то значительного: могила была вырыта рядом с центральными воротами, за которыми выстроилась вереница шикарных машин, обилие венков напоминало оранжерею, где нет ни одной искусственной веточки, а гроб, похожий саркофаг, отливал полировкой и позолотой. Но самым примечательным была публика — мужчины в строгих темных костюмах и женщины в элегантных черных платьях. Таких женщин ныне обычно показывали по телевизору на высокосветских приемах, причем Совков не раз думал, что мода перепуталась, как сама жизнь, и теперь, глядя на черноплательных дам, уже не поймешь: то ли они собрались радоваться, то ли скорбеть. И выражение лиц у этих женщин и мужчин было особое — не похожее на привычную кладбищенскую мозаику, где рядом глубокое горе и вежливая печаль, а значительно-серьезное и одно на всех.

Олег Валерьянович никогда не проявлял любопытства к чужим похоронам. Ему казалось, что заглядывать в чужой гроб — все равно, что в замочную скважину. Но тут он вдруг остановился, потому что через разомкнувшуюся людскую плотность увидел большой, не менее метра в высоту, портрет в массивной раме. Точнее, это был не портрет, а фотография мужчины с крупным, почти квадратным лицом, плотно сжатыми губами и бесстрастным взором. Фотография, конечно же, была сделана с живого человека, но впечатление создавалось, будто неизвестный фотограф запечатлел на пленке каменный бюст с аллеи героев-полководцев.

За последние дни Совков видел эту фотографию несколько раз. Местные каналы телевидения с вдохновенным рвением демонстрировали лицо мужчины, неизменно подчеркивая, что теперь от этого лица, равно как от всего мужчины, не осталось ровным счетом ничего. Неизвестный изувер с помощью взрывного устройства разнес в клочки одного из самых крупных и, безусловно, самого загадочного бизнесмена города — президента компании "Консиб" Георгия Александровича Кохановского.

Телевизионщики и здесь, на кладбище, пытались ухватить последний миг пребывания на земле этого, как утверждали в своих комментариях журналисты, таинственного человека, но их оттесняли крепкие молчаливые парни. Совкову почему-то стало жаль журналистов — людей, которые, в отличие от него самого, любопытны по профессии, но которым ни разу не удалось при жизни Георгия Александровича Кохановского перемолвиться с ним даже словом. Об этом тоже говорилось в телевизионных комментариях, причем подчеркивалось, что президент "Консиба" не только никогда не давал интервью, не появлялся на публике, но и вообще практически ни с кем не встречался. Все это делали его заместители, его помощник, оставляя своему патрону священное право быть мозгом крупнейшей и процветающей компании.