Ольга Чайковская - Болотные огни

- Что ты, что, хорошая моя?

- Ты расплющил мне нос о пуговицу, - внятно сказала она, -поднимая к нему лицо. А глаза ее были туманны.

- Я не волнуюсь, - сказал он. - Только бы скорее прошла эта ночь. Вот и всё.

- Перешагнем, - весело ответила прежняя Ленка.- Только не убирай руку, - прибавила новая.

Он и не думал убирать руку, которой прижал к груди ее стриженую голову.

- Какие волосы у тебя странные. Даже ночью видно, что полосатые, светлые и темные.

- Это они летом так странно выгорают. Милка так и называет их продольно-полосатыми.

- Что это за Милка?

- Ведерникова Милка, мой лучший друг. Вот, наверно, ждет меня, не дождется.

- Постой, она знает о том, что ты поедешь в поселок?

- Конечно, я ей написала.

- Ленка, какая неосторожность.

Ленка засмеялась.

- Ничего ты не понимаешь, - сказала она.- Мальчик.

- Как светло. Ну и ночь..

Вдали пробежал состав, унося далеко на север крик паровоза.

- Когда поезд вот так убегает куда-то, - продолжала Ленка, - сразу представляется, какая у нас огромная страна, и начинаешь чувствовать себя очень маленькой. А когда я шла - вот как пойду завтра - ночью по дороге, мне казалось, что я одна иду, огромная, по пустынному земному шару. Это неприятно. Лучше чувствовать себя маленькой в большой стране. Ты напрасно ревновал меня к Водовозову, - добавила она вдруг, но Борису этот переход не показался странным. - Ты знаешь, что они никогда не расстаются,- продолжала она. - Куда бы Дениса Петровича ни назначили, Павел Михайлович, как говорится, пройдет огонь и воду, а окажется рядом с ним. Я не знаю, как тебе объяснить, только когда я разговариваю с кем-нибудь из них, я всегда думаю о том. Даже не думаю, а знаю… какая у нас большая страна, как огромна революция и сколько еще всего нужно сделать. Я, наверно, плохо объясняю.

- Ты объясняешь плохо, но я почему-то все-таки понимаю. Ты хочешь сказать, что они молодцы.

- Я вернусь,- шептала она, когда была уже поздняя ночь, - я вернусь, хотя бы потому, что жить без тебя уже больше не могу.

Смел ли он мечтать, что Ленка, сама Ленка скажет ему когда-нибудь эти слова! Да Ленка ли это?

Вдруг она выпрямилась. В лунном свете ее лицо казалось белым и твердым.

- Я вернусь и буду штопать тебе носки, - сказала она напряженным голосом.

Борис сейчас же понял и рассмеялся. Для девушек их поколения носки были символом домашнего рабства и олицетворением домостроя. Недаром недавно в клубе у них исключили из комсомола одного парня «за взгляд на женщину как на рабыню». Большей жертвы Ленка принести не могла.

- Можешь не беспокоиться, - сухо повторила она, - я вернусь, чтобы штопать тебе носки.

- А я и не беспокоюсь, - ответил он, - у меня нет носков, я хожу в портянках.

- Нам пора, смотри, как посветлело на востоке, - сказал Борис.

- Ну подождем еще немного.

- Тебе нужно выспаться.

- У меня на это весь завтрашний день, до вечера.

- Ну тогда иди ко мне.

Берестов и Водовозов долго еще сидели в розыске. Денис Петрович зашивал гимнастерку.

- Никак не удается нам с тобой, Пашка, дом завести,- говорил он; - где бы нас с тобой ждали и пуговицы пришивали бы. Впрочем, тебя, ты говоришь, невеста ждет. Удивительно, как оно все лезет.

- Брось врать,-кратко ответил Водовозов.

- Разве я вру?

- А что же ты делаешь?

- Конечно, мне тоже тяжело. Но я думаю так: наш долг любыми средствами остановить убийства.

Ты этой бабки не видал, когда она на дороге лежала, а я видал. И если теперь мне предлагают сотрудника, который такие дела делал и может сделать, я не имею права отказываться. Тем более, что всех нас знают в лицо, а ее никто не знает.

- Да ведь девчушка же. Случись с ней что-нибудь, мы же со стыда сгорим.

- А так не горим?

Водовозов ходил из угла в угол, по привычке засунув руки в карманы галифе.

- Что же, она пойдет по лесу, а нам дома сидеть? - спросил он, остановившись.

Берестов не ответил.

- Денис Петрович, - вдруг с мольбой сказал Водовозов, - позволь мне за ней пойти. Я как змий проползу.

- А что же ты думаешь, мы и в самом деле дома сидеть будем? - ответил Денис Петрович. - Конечно, мы за нею пойдем.

Он говорил медленно и раздельно.

- Отказаться от этой операции мы сейчас не можем, это единственный способ покончить с бандой- взять ее с поличным. Бандиты действуют только ножом, стрелять они боятся. Одинокую девушку на дороге они, конечно, сперва остановят, потребуют, как всегда, денег. Мы с тобою пойдем за-ней вдвоем, но пойдем не со стороны железной дороги. На рассвете мы поедем в Новое село, оставим там лошадь, пройдем лесами и будем к ночи у дороги. Леночка пойдет с последнего поезда. Мы вполне успеем. Куда ты?

- Так лошадь же добывать, - весело откликнулся Водовозов, исчезая за дверью, - наша-то подвода в отъезде, Денис Петрович!

В свои тридцать шесть лет Александр Сергеевич считал себя стариком, смерть жены, большой сын, огромная и ответственная работа по строительству моста - словом, он считал себя стариком.. Поэтому, когда Милочка Ведерникова стала попадаться ему на всех перекрестках, краснеть при виде его и шарахаться в сторону, все это показалось ему очень странным, а потом забавным. А скорее всего было грустно. Однако он привык, что первый, кого он, сходя с поезда, встречает на платформе, это Милочка, которая вдруг осипшим голосом говорит ему: «Здравствуйте» - и смотрит долгим взглядом.

Они были соседями. Утром, стоило инженеру подойти к окну, как в соседнем дворе тотчасже появлялась Милка. Она с размаху выплескивала воду из ведра, гонялась за летящим по ветру бельем, гнала кур, вытряхивала какие-то салфетки. И все это был настоящий балет. Инженер не мог отказать себе в этом утреннем удовольствии. Несколько минут он стоял в окне и, улыбаясь, смотрел на Милочкины ухищрения. В эти минуты он чувствовал себя молодым и красивым.

Потом он завтракал, потом шел на станцию. И уж конечно, когда он проходил мимо Милочкиного сада, она вертелась неподалеку и косила на него испуганным взглядом.

И вот она исчезла. Никто не встречал его больше на станции, никто не вертелся во дворе, когда он утром подходил к окну.

«Нет так нет», - усмехнувшись, решил он и перестал о ней думать.

Однажды утром теща Софья Николаевна сказала, подавая ему завтрак:

- Бедная Евдокия Ивановна.

Некоторое время больным от ненависти взглядом он смотрел на шевелящийся кончик ее носа, привычно подавляя чувство раздражения, и молчал. Он знал, что она ждет от него слов: «Ну и что же Евдокия Ивановна?», но никак не мог заставить себя произнести их.

- Ну что же Евдокия Ивановна? - спросил он наконец.

- Как, вы не знаете?

- Откуда мне знать?

- Но вам мог сказать Сережа. Вам он решительно все говорит.