Юрий Курочкин - Тобольский узелок

И поживлялись, чем могли, чем успевали. Опять пошли у монашек тревожные ночи: а как найдут спрятанное добро, святыни?! Но бандиты не нашли, не было времени на обстоятельный поиск. Замучив на прощанье две с половиной сотни ни в чем не повинных людей, сжигая на пути села, недобитые остатки мятежников рассыпались по окрестным лесам. В город снова пришел покой и порядок.

Жизнь стала входить в нормальную колею. Снова зазвонили, созывая к обедням и вечерням, церковные колокола, снова потянулись к монастырям богомольцы и странники, хотя уж не в таком количестве, как прежде. Два спокойных, почти совсем как прежде, года. Марфа Мезенцева стала зваться матерью Рахилью - приняла постриг и стала благочинной, как и обещала игуменья.

И тут - опять беда. Новая власть потребовала от церквей и монастырей участия в спасении народа от страшной беды - всеобщего голода. Сам Ленин писал об этом письмо. В газетах печатали заметки о сознательных священниках, честно доставивших государству осыпанные драгоценностями золотые кресты, митры с несметно стоящими каменьями, золотые потиры и блюда, жертвованные некогда в порыве хвастливого благодетельства купцами, замаливавшими свои большие и малые грехи перед богом и людьми.

Но печатались и другие заметки - об упорном и злобном сопротивлении распоряжениям властей, об изобретательных ухищрениях святых отцов по сокрытию ценностей, а то и о прямом сопротивлении. Но утаить ценности было не просто: еще в первые годы Советской власти они были взяты на учет, внесены в описи.

Волна эта вплотную подошла к Ивановскому монастырю уже где-то к следующей зиме. До этого как-то удавалось игуменье изворачиваться. А тут отвертеться стало невозможно -за дело взялась Чека. Игуменья заняла прочную оборону: на предложение о сдаче ценностей ответила категорическим «нет» и отдала команду упрятать все то, что еще осталось неспрятанным или было вынуто из тайников за эти годы. Снова пошли таскаться монашки по колокольням и подвалам, запечатывая в старые и новые тайники золотые и серебряные изделия, посуду и драгоценные оклады икон и евангелий, отвозили на дальние заимки подводы с серебряными паникадилами и подсвечниками, обозы с продуктами. Кое-что сваливали прямо в реку: не нам, так и не вам, нехристи! Доходило дело и до прямого сопротивления: кто-то бросил ключи от кладовых в колодец-идите, ломайте пудовые замки да двери железные; кто-то телом своим закрыл вход в соборный придел, раскинув руки поперек двери и вопя: «Не пущу, иродово семя!» Но не помогло, многие тайники были найдены. Поделили найденное вроде по-божески: это вам положено, на это не посягаем, а это вот придется взять - истощенным ребятишкам Поволжья хоть кусок хлеба за это достанется в их костлявые ручонки, может, и удастся спасти от жуткой голодной смерти.

В те суетные и тревожные дни Марфе неожиданно принесли недобрую весть из дома - мать при смерти и желает перед кончиной увидеть ее. Испросив у игуменьи благословения, Мезенцева, наскоро собравшись, тронулась в путь. Игуменья на прощанье наспех перекрестила ее и, думая о чем-то своем, сказала: «Долго-то не задерживайся. Сама видишь, что деется. Нужна будешь - вызову».

Едва успела Мезенцева похоронить мать, не сумела еще и первые поминки справить, как из монастыря примчался посланец: матушка-де немедля требует к себе, только - в тайности, приехать чтоб ночью или под утро.

Марфа не мешкая собралась и с тем же посыльным выехала. Не доехав до монастыря, отпустила возницу, дождалась за ближним озером ночи и неслышной тенью проскользнула в покои игуменьи.

Матушка не спала. Без чепца, в неопрятном бурнусе поверх мятой фланелевой сорочки, шумно дыша, она сидела в кресле с евангелием в руках. В жарко натопленной келье тревожно перемигивались огоньки лампад. Пахло каким-то лекарством.

- Прибыла. Ладно,-просипела игуменья, перекрестив Марфу и сунув ей руку для поцелуя.- Садись, в ногах правды нет.

Марфа села, сдерживая взволнованное дыхание.

- Слушаю, матушка.

- Внимай. Все запоминай. А как сделаешь - все забудь. Ясно тебе? -сверлила ее глазами игуменья, подавшись вперед и вцепившись в поручни кресла.- Подойди к киоту. Видишь образ Параскевы-Пятницы? Вынь его,- приказывала она отрывисто.

Отогнув крепящие уголки, Марфа вынула из пазов киота икону. В открывшемся ящике на полке стояла шкатулка.

- Видишь? Давай ее сюда,- продолжала распоряжаться игуменья.

Марфа бережно поставила шкатулку на стол. Вложила икону на место и встала в ожидании дальнейших указаний. Игуменья, торжественно перекрестившись, медленно приподняла крышку шкатулки. Марфа закрыла глаза - так неожиданен и нестерпим был волшебный сноп переливчатых искр, брызнувший оттуда.

- Тайна сия велика есть,- слышала она, не открывая глаз, сиплый голос игуменьи.- Помнишь, клятву давала? Настала пора тебе свое назначение выполнить… Да ты спишь, что ли? - окрикнула она Марфу.

- Слушаю, матушка,- открыла глаза Мезенцева.

- Вещи эти завернешь в вату и в плат освященный. Потом зашей в клеенку, а поверх - в парусину просмоленную. Шкатулку пустую на место поставь. Внутрь вы-сыпь вот это.- И она ткнула скрюченным пальцем в коробку, стоящую на подоконнике.-Там бисер. Ну, давай с богом.

Трясущимися руками Марфа стала доставать пригоршнями содержимое шкатулки и выкладывать на стол, стараясь смотреть в сторону, а иногда и вовсе невольно закрывая глаза.

А игуменья, навалившись тучной грудью на стол, горящими от возбуждения глазами разглядывала мерцающие в тусклом свете лампад драгоценности. Дряблые отечные щеки ее горели лихорадочной синевой.

- Эка брошка-то богатая! Изумруд-от так и горит, так и горит огнем неземным среди искорок бриллиантовых… Подвески-то сколь баски! На портретах ее, матушки-царицы, видала… Да бережней ты, дура! - прикрикнула она на Мезенцеву, когда та выронила что-то из трясущихся рук на пол.

- Ожерелье бриллиантовое с камнем аметистом. Богатство-то какое! Сотни тыщ, поди, стоит…- продолжала игуменья, положив свои крупные руки на стол, почти касаясь ими сокровищ и царапая когтями скатерть.- Аметист - архиерейский камень. У архиереев в митре первое дело аметист. И на посохе тоже. Сыздавна так идет. Слыхала, что и у католических владык та ко же. Кардиналу новому папа римский допрежь всего колыю с аметистом дарил - с назначением тебя, дескать. Ране-то, в старые времена, говорят, цена ему была такая же, как алмазу… А еще будто, кто к винному зелью пристрастен, камень этот жаловали. Поверье такое есть -аметист от пьянства спасает, пары винные в себя вбирает. Отсюда и прозвание ему греки дали - непьяный камень. Может, поэтому носили его епископы, грешно им питъ-то. Погоди-ка…- оборвала себя игуменья.- Еще одно присовокупить сюда надо.