Юрий Курочкин - Тобольский узелок

- Как думаешь, на сколько это потянет? - спрашивал его Свиридов, очерчивая рукой круг над столом.

- Не знаю,- отвечал, не отрывая взгляда от стола, Патраков.- Эксперты подсчитают.

- Вот-вот,- подхватил Свиридов.- Давай их скорее, пусть считают. А ты, герой,- хлопнул он снова Михеева по плечу,- пиши давай рапорт. Самому! - поднял он вверх палец.

- Пиши: брошка агатовая с осыпью розочками. Больше четвертной не стоит - работа дешевая, без души делано. Кухарка разве такую нацепит… Браслет золотой, дутый, с четырьмя аквамаринами. Камни дорогие, а считай- испорчены. Без смыслу натыканы, да и грань не та - игры нет. Постой… Тут не иначе как двое или трое один камень гранили… Так и есть.

- Как это вы узнали, Петр Акимович?

- А чего тут знать-то, всякому видно. Когда камень гранишь, никому не передавай и сам на другое не отрывайся- игры не будет. Это уж закон такой. Камень - он руку твердую любит, хозяйскую. Как, например, лошадь норовистая хозяина с полслова понимает, а чужому и дотронуться не дает… Нет, плохой камень, в перегранку его надо. Да и вещица вся разве только кабацкой девице впору - понимающему человеку ее и надеть стыдно…

Теперь, когда Михеев имел возможность пристальнее и внимательнее ознакомиться с каждой вещицей в отдельности, он тоже уловил эту поразительную разнохарактерность драгоценных украшений, их разностильность и разновкусицу.

Рядом с вещами высокой ценности, истинными шедеврами ювелирного искусства, можно сказать - национальной гордостью, соседствовали дешевые, безвкусные поделки, мещанский ширпотреб. Розочки, сердечки, сентиментальные надписи на брелочках… Дутое золото, которое и купчихи уже со времен Островского перестали носить…

Да, прав поэт русского драгоценного камня и выдающийся знаток его академик Ферсман, заявив: «Архивы открывают нам - последние русские цари не умели ценить русский камень… Погибли исторические камни, пошли на слом прекрасные изделия, проданы по дешевке с аукциона». Только в 1906 году «Кабинет его императорского величества» продал более чем на миллион золотых рублей камней, в том числе уникальные русские изумруды, старинные аметисты. Зато убогая безвкусная дешевка, пусть иногда и очень дорогая по материалу, потекла рекой в шкатулки цариц и великих княжен.

Вот брошка в виде русского трехцветного флага - трешки не стоит, да и то только если обратить в чистое золото. Браслет с брелочком «1914» - опять же только бери на вес, иначе ничего не стоит… А что за цифра на нем - 1914? Что за памятное событие захотела отметить бывшая императрица этим мещанским сувениром? Уж не память ли о скандальной связи с генералом Орловым, ее Соловушкой, связи, слухи о которой дошли до самого Николая? Николай тогда в гневе надавал супруге пощечин (свидетельствует Анна Вырубова!) и распорядился выслать этого надменно-красивого усача в Египет… Но, кажется, это было не в 1914-м, а раньше…

А вот еще брелок - с цифрой «1912». Еще какая-то память. А это? «Фашистский знак» - назвал его в описи Блиновских. Но Михеев уже знал, что это такое. Знак свастики, который немецкие фашисты сделали эмблемой своей партии, родился задолго до них. Он известен археологам еще с каменного века. В древней Индии почитался священным знаком, символом огня и солнца. Но еще задолго до фашистов его «принял на вооружение», сделал своей тайной эмблемой кружок фрейлины Анны Вырубовой, ярой почитательницы и верной слуги Распутина. В этот кружок входила и Александра Федоровна.

- …Пиши,- продолжал диктовать Блиновских.- Часики дамские, эмалевые, с цепочкой жемчужной, с гравированной монограммой «ТН»… Татьяны Николаевны, значит… Еще часы. Ручные, с браслеткой бриллиантовой. Рублей на двести пятьдесят бриллиантов будет. Но часики ржавые, в дело не годятся…

- Не прошло им даром купанье в колодце,- вспомнил Михеев.

- Пиши дальше, товарищ Михеев. Кулон бриллиантовый с изумрудной вставкой. Вещь редкостная, государственная…

…Государственная! Вот именно, старик прав. Такие вещи - гордость национальной сокровищницы, ее «неделимый фонд», как, скажем, рублевская «Троица». Это не продается и не дарится. Это шедевр искусства - всенародная собственность, а не игрушка венценосной модницы.

Это понимал еще Петр I. В 1719 году он принял решение об особом хранении «подлежащих государству» драгоценностей и выработал для этого специальный «регламент». Как государственные регалии, так и драгоценности, хранимые до этого в шкатулках цариц, он повелел хранить в камеральной части.

Однако после смерти Петра многие его наказы забылись. Веселая, любившая гульнуть и пошиковать «императрикс Елисавет» снова перетащила многое из камеральной части к себе в опочивальню. Старались не отстать от нее и другие. Раздаривали любовникам и именитым заморским гостям. Оплачивали щекотливые услуги. Под нажимом бережливых царедворцев, понимавших, что растаскивание государственных сокровищ к добру не приведет, в 1856 году пришлось издать высочайший указ: «Хранящиеся в бриллиантовом кабинете Зимнего дворца бриллианты и разные украшенные оными предметы переместить в Галлерею драгоценностей Эрмитажа, соединив оные с подобными же вещами, выставленными в шкафах сей галлереи». То есть приравняли их к музейным экспонатам, надзор за которыми уже был вне поля зрения царя. Но, поскольку при отборе таких вещей для Эрмитажа многое еще по-прежнему оставалось в личных царских покоях, пришлось принимать еще одно постановление. В 1884 году присмотр за оставшимися драгоценностями от доверенных лиц перешел в ведение Государственного контроля. Постановление подчеркивало, что отныне драгоценности являются собственностью государства и им должна вестись строгая отчетность, наравне с государственным имуществом.

Потребовалось более полутора столетий, чтобы мысль Петра хоть как-то приблизилась к осуществлению. Но и при этом самодержцы всероссийские умудрялись тащить многое в свои дворцовые норы, по-прежнему считая все своим, личным, хотя не имели на это никакого юридического права.

- Какой у нас там порядковый номер, товарищ Михеев?- доставая очередную вещицу, осведомился Блиновских.- Сто восемьдесят четвертый? Пиши… э-э, этому и названия не подберешь…

Оба старика застыли, восхищенные огромным голубоватым бриллиантом в ажурной, искусной работы, оправе.

- Взвесь, Данилович. Я не могу, руки дрожат.

Жаль извлекать-то его. Еще оправу повредишь,-

Мялся Колташев.- Вот если вместе с оправой, а потом вычесть ее…

- Давай с оправой.

Колташев бережно, словно раскаленный уголек, взял в свои грубые, плохо гнущиеся пальцы бриллиант и положил его на весы. Чашечка резко опустилась вниз, задрав вверх другой конец коромысла.