Инна Булгакова - Крепость Ангела

— Тридцать лет назад в вашем доме проживали художница Опочинина и ее муж Митенька. Помните?

— А как же! Я им склеп задействовал, куда мы покойника и положили. Павловна говорила: «И меня туда же».

— Там и лежит. Она скончалась в позапрошлую субботу.

— Отмучилась, значит. — Он пошуршал купюрами в кармашке. — За это надо…

— Погодите. Поговорить надо.

— А чего? Опять ремонт требуется?

— Нет, на совесть сработано, века простоит.

Петрович покивал с удовлетворением, снизу нарастал «Хасбулат удалой…».

— С дверью мука была, на заводе по знакомству варили. А подогнать?.. Работал я как бешеный, покойник рядом в часовне гниет-дожидается. Богатый заказ, мне лично — пятьсот! Соображаешь, какие деньги в шестьдесят седьмом? Вдова ничего не жалела, Митенька — тот жался, торговался…

— Покойник? — глупо воскликнул я.

— Не, зачем! Мы про склеп переговоры-то вели давно, с самим хозяином. Он — двести, я — пятьсот, он — триста, я — пятьсот, он — четыреста… и помер. Если честно, я со вдовы мог и больше иметь, но — совесть. Горе. — Петрович подумал и уточнил: — Горе горькое.

— Что тогда про его смерть говорили?

— А ты кто такой будешь, парень?

— Внук Марьи Павловны.

— У них, кажись, детей не было.

— Я внук ее брата.

— А чего допытываешься?

— Есть загадка в их смерти.

— Не все ли равно через тридцать лет!

— Через тридцать лет всплыл тот яд, которым Митенька отравился.

— И Павловну отравили? — ахнул Петрович.

— Нет, другого родственника. Всеволода Юрьевича Опочинина. Не знаете такого? В вашем доме жил.

— В нашем?

— В прошлом году купил квартиру.

— Не, я новых никого не знаю. — Он помолчал. — Чудная у вас семейка.

— Да уж.

— Она все гордилась: родовой склеп. А я скажу: лучше спокойно в могилку лечь, чем с беспокойством в мавзолей. Чего говорили? Погубила жена мужа с полюбовницей.

— У нее стопроцентное алиби.

— Э, делов-то! — Петрович сплюнул. — Народ все равно не верил.

— Митенька оставил предсмертную записку.

— Точно он написал?

— Точно. Органы, конечно, проверяли.

— Про что?

— «Мария! — Я помнил наизусть. — Он является почти каждый вечер и требует от меня окончательного ответа. Не злись и не сокрушайся, дорогая, — разве я смогу устоять перед ликом смерти? Итак, до скорой встречи в родовом склепе. Твой Митенька. 16 мая 1967 года».

Петрович покрутил могучей головой.

— Сильно сказано! «Перед ликом смерти». Так ведь устоял.

— Так ведь нет. Доктор объясняет это послание как результат раздвоения личности: к нему является его двойник, «черный человек», так сказать.

— Черный? — переспросил Петрович и усмехнулся.

— Это выражение Пушкина из «Моцарта и Сальери»…

— Не знаю ничего про Моцарта, только я не негр! — И захохотал.

— Это вы!..

— Я ходил, мы нормально торговались, один раз даже распили по этому поводу. А дверь, между прочим, варили по моему заказу, я свои связи использовал. Вот интеллигенция — умереть толком не умеют.

— И вас по этому поводу не допрашивали?

— С какой стати? Дело это двигалось в строжайшем секрете, склеп же экспроприированный, народный. Он им не полагался, понимаешь?

— И вы никому…

— Ни-ни и Боже оборони! Всяк по-своему бесится. Зачем хороших людей подводить? Теперь уж, после смерти… и только тебе — как родственнику. Сильная женщина твоя бабка, иной мужик перед ней — тля.

— И вы ее не осуждаете?

— Не мое это дело! — отрезал Петрович, закрыв «нравственную» тему.

— Вы помните, сколько ключей было от склепа?

— Один. Замок тоже делали на заказ, чтоб, значит, никакой «черный человек» не пролез.

— То есть без ключа никак?..

— Ну, ежели взломать, взорвать… а подобрать — нет, невозможно. А что, пролез кто?

— Пролез. Следов взлома нет.

— Стало быть, ключ использовали или слепок сделали. Чего украли-то?

— Ничего. Урна передвинута в угол.

— Там уж и урна…

— Другого ее внука, также отравленного болиголовом.

— Вот черт, а?

— Именно что черт.

— Теперь на кладбищах безобразничают, но чтоб то подземелье открыть… Проследи путь ключа!

Красиво сказано, афористично.

— Подземного хода там нет, случайно? — Я вспомнил Лару.

— Да ну! Плиты замурованы будь здоров, столетней кладки.

— А что там внутри было? Гробы, кости?

— Ни-че-го! Двери-то не было. Думаю, народишко в Великую Октябрьскую драгоценности шарил. Род богатейший, Павловна хвасталась.

— Ну вот. А говорите: теперь безобразничают. С той Великой и началось.

— Не буду спорить, опаскудели. Тебя как по батюшке?

— Тоже Петрович.

— По отцам тезки! Пошли выпьем?

Из полуподвала рвался на волю тот первоначальный вопль: «Мы пить будем и гулять будем, а смерть придет — мы помирать будем!..»

Я поблагодарил «белого человека» и откланялся.

Юное лицо возникло в приоткрывшейся щели.

— Я Опочинин.

— Кто?

— Двоюродный брат Всеволода Юрьевича. — Я протянул писательское удостоверение поверх дверной цепочки и после паузы вошел в «католический» полумрак передней — место моего преступления.

— Значит, вы теперь хозяин? — прощебетала молоденькая горничная, во вкусе Всеволода — изящная маленькая блондинка. — Здесь жить будете?

Я усмехнулся, отозвался неопределенно, чтоб заранее не разочаровывать:

— Поглядим.

— Понимаете, мне по сентябрь жалованье выплачено, и Степан Михайлович сказал жилье покараулить.

Мы остановились у раскрашенной статуи святого Петра — гигантской средневековой куклы.

— Вы здесь ночуете?

— Нет, дома. К восьми прихожу, в восемь ухожу.

— Как вас зовут?

— Нина.

— В момент отравления вас тут не было?

— Нет, я ничего не знаю.

— Совсем ничего? — Я улыбнулся. — Мне важны любые подробности того вечера. Я веду расследование их гибели, Ниночка.

— Так вы сыщик или поэт?

— Что вам про меня известно?

— Ничего, я только с весны тут работаю. Но в вашем удостоверении написано…

— В данное время я совмещаю. Пойдемте где-нибудь присядем.

Шаги заглушал густейший ворс ковров; бесшумно подкрасться к двустворчатой двери и подсмотреть мои манипуляции с ядом ничего не стоило; кто-то из них так и сделал, и оба врут, будто не покидали гостиную. Допустим. А дальше? Дальше мрак.

Бело-золотая комната ослепила с потемок; стол, за которым заседали поэты, — блестящее ледяное поле (гигантомания — болезнь скоропостижных богачей). Мы выбрали белоснежную кушетку — канапе, назвала горничная — в уголке.

— Значит, Всеволод нанял вас, когда к нему переехала Наталья Николаевна?

— Нет, накануне. На другой день он как раз ездил к своей бабушке, которая оставила ему дворянское поместье.

— Ага.

— К вечеру является с Натали (он ее так звал) и говорит, что она здесь будет жить.