Инна Булгакова - Крепость Ангела

— Страшно? — Я удивился — так просто и искренне прозвучала последняя фраза.

— Ты уже оправился?

— Вполне. Можешь быть со мной откровенна, даже прошу.

— Я вдруг почувствовала до дрожи, что такое — человек «внезапно смертен». Когда увидела… — Алина широко раскрыла зеленые глаза за стеклами, — когда увидела мертвые обнаженные тела. На миг! Показали на миг, но страх остался. Ты просишь откровенности…

— Да, да.

— В их изломанных, исковерканных позах был воплощен восторг оргазма и ужас агонии… Противоестественное соединение, необычное — смерть и страсть.

— А лица?

— Неузнаваемые! Особенно ее — вот именно печать смерти. Его лицо, посеревшее и словно помолодевшее, отрешенное. И профиль Наташи, эти синие от яда губы… Нет, страшно! — Алина содрогнулась всем телом. — Что-то во всем этом есть…

— Ты уже сказала — противоестественное.

— Да! Почему, Родя? В чем причина?

— Вот, расследую.

— Мой поэт считает… — Едва заметная улыбочка; Алина не может удержаться, чтоб не сказать про мужа какую-нибудь гадость, то есть она ценный свидетель. Ты не поверишь! — И прошептала: — Что они убиты.

— На каком же основании?

— О, чистая психология: Всеволод не из тех, слишком любил жизнь и т. п. Но Натали… это тонкая штучка! — Алина жадно вопрошала взглядом: можно ли говорить все, все?..

— Она тоже любила жизнь.

— Значит, тебя любила больше жизни. Родя, женщина на все способна от отчаяния.

— Она сама сделала выбор.

— То есть выбрала богатого.

Мне стало уж совсем тошно в этом копаться, а Алина разлакомилась.

— Она, конечно, стервочка. Но задай себе вопрос, Родя: не ты ли подтолкнул…

— Дорогая, давай о другом. Ты на похороны нашей бабушки не ездила…

— Не выношу этот обряд!

— К сожалению, — любезно продолжал я. — Твоя наблюдательность и острота ума — не возражай! — общеизвестны. Ребята ничего не могут толком рассказать. Во сколько Петя тогда вернулся домой, не помнишь?

— В позапрошлую субботу?

— Да, после похорон.

— Пьяный, он не даст забыть. В первом часу. Они засиделись на Восстания, вирши свои перебирали. — Алина усмехнулась. — К тридцати пяти можно, кажется, подвести итог о зловредности графоманства. К тебе это, конечно, не относится.

— Благодарю. Петя пил водку…

— О, не напоминай! В прошлую субботу опять похороны, опять напился — Степа сдал его мне с рук на руки. Голубчик мгновенно погрузился в сон. Одетый, представляешь?

— Ночью-то небось вставал, колобродил…

— Понятия не имею. Как всегда в подобных экстремальных случаях, я приняла снотворное и спала отдельно.

Итак, у Петра нет алиби на обе субботы. С разрешения хозяйки я закурил, размышляя. По поводу наблюдательности и остроты я не польстил: Алина встрепенулась и заговорила:

— Откуда вдруг такой интерес к Петру? Ты его в чем-то подозреваешь?

— Меня интересует, не спровоцировал ли кто-нибудь любовников. По данным экспертизы, яд был принят с десяти до двенадцати.

— Родя, возможно, ты прав! — Она поколебалась и приняла мою сторону. (Чем-то Петька ее достал, кажется, понятно чем!) — В эту субботу, когда Степан привез домой Петьку, тот бормотал про какие-то акции, деньги… Я в этом ничего не понимаю, но, похоже, он обвинял управляющего в злоупотреблениях.

— Да, это могло послужить мотивом, — пробормотал я.

— Сомневаюсь, — протянула Алина. — Всеволод покончил с собой из-за того, что Степа проворовался? Или ты думаешь… — Она вдруг разгорячилась, раскраснелась от волнения и стала почти хорошенькой. — Ты думаешь, их отравили?

— Не исключено.

Томная эстетка была потрясена.

— Органы расследуют убийство?

— Нет, я сам.

— А если ты найдешь отравителя, что с ним сделаешь?

— Там поглядим, — отвечал я уклончиво, потому что ответа не знал и вообще так далеко не заглядывал. Меня бесила, крутила и заставляла действовать одна идея: кто посмел перебежать мне дорогу, в чьих руках столь жалкой игрушкой я оказался?

— Завещания нет?

— Вроде нет. Но у нас с кузеном, кажется, и родни больше нет. Близкой, во всяком случае.

— Здесь — нет. — Она подчеркнула слово «здесь».

— Доллары имеют силу только в этом мире.

— И в том. У вас есть родня в Италии.

Странное волнение охватило меня.

— Что ты знаешь, Алина? Расскажи.

— Очень мало. Тебе Петр ничего не говорил?

— Ничего.

Она задумалась на минутку, явно выбирая, и опять поставила на меня — наследника.

— Всеволода этой весной разыскал иностранный родственник, кажется, ваш дядя. Вы ж встречались в мае в Риме.

— С братом, случайно. Ни о каком дяде я не слышал.

— Не вижу причин для беспокойства. Он — дальняя родня, не российский подданный… Состояние перейдет к тебе по праву.

Я засмеялся.

— По праву сильного.

— Иронизируешь? Ты действительно сильная личность. — И добавила негромко, мстительно: — Петр с ним ездил, а меня не взял.

— Странно, для искусствоведа Италия… А почему?

— До сих пор скрывает. Женщина?.. Все-таки вряд ли…

— А что, муж твой…

— При случае не откажется, но и тащить за границу… дорого. Здесь что-то другое. Родя, я во всем доверяюсь тебе, ты расшевелишь этот муравейничек.

— Ты не знаешь, о чем говоришь, Алина. И я тоже не подозреваю пока, какие силы тут действуют.

— Силы ада. — Алина усмехнулась. — Петр не потянет, где ему…

— Однако он скрыл от меня Рим. Они вдвоем ездили?

— По-моему, да.

«Сверкание небес, смятение сердец и бесов суета». Он окликнул меня возле Дома Ангела и не упомянул ни о каком родственнике!

— Если речь идет о спорном наследстве, — заговорила Алина очень серьезно, — и капиталист действительно убит, тебе надо быть осторожным, Родя.

Я подхватил:

— Не пить кофе с ликером в незнакомой компании.

— Не шути! Этот способ коварен и весьма безопасен для убийцы. Можно ведь запутать алиби.

Как явственно вспомнились мне пятна яда в пыли половиц!

— У меня есть ангел-хранитель.

— Он отвел от тебя убийство?

Я вгляделся в зеленые беспокойные глаза.

— Самоубийство. Ты ведь спец по фрескам, Алина?

Она рассеянно кивнула.

— Хочу показать тебе одну. Приезжай как-нибудь в Опочку.

— Роспись в храме? — Лицо ее сразу сосредоточилось.

— В моем доме — флигеле бывшего поместья Опочининых. Не старинная, к сожалению, новейшая. Называется «Погребенные».

Я пришел в «свой» банк на Садовом кольце. Но об этом никто не знал (что будущий хозяин явился). Помещение импозантное, по-европейски элегантное, все сверкает и лоснится… и такое все чужое, чужое, вот и с братом моим мы стали чужие, а ведь по отцовской линии одних кровей.

Молоденький клерк за полированной стойкой, за пуленепробиваемым стеклом сомневался, примет ли меня сейчас сам Степан Михайлович.