Инна Булгакова - Крепость Ангела

— А французский флакон? А записка?

— В том-то и дело! — Я принялся яростно швырять приготовленный ею хворост в затухающий костер — и он яростно вспыхнул в ответ. — Ну невозможно, чтоб мы с кем-то действовали просто параллельно, ну не бывает таких совпадений!

— Вы же сами говорили: кто-то подсмотрел из внутренней двери, как вы подлили яд…

— Этот «кто-то» меня либо разоблачил бы, либо, желая смерти патрону, удовлетворился бы увиденным. «Кто-то» не стал бы спасать меня, подбрасывая улики!

— Вы уверены? — Лара долго молчала, а я глядел на игру огня на смуглом лице. — Спасти вас могла ваша жена.

— Не впутывай…

— Почему? Как я понимаю, она могла добиться от вашего кузена чего угодно.

Я прохрипел шепотом (вдруг голос пропал):

— Откуда у нее взялся болиголов?

— Ну, не знаю…

— Лара, ты недоговариваешь!

— Она приезжала сюда в августе и виделась с Марьей Павловной.

— Боже мой! И старуха изменила завещание… Почему ты молчала?

— Не люблю вмешиваться в чужие дела. Но нельзя же вам брать на себя все — это несправедливо.

— Значит, у старухи был еще яд?

— Понятия не имею, ни о чем таком я даже не подозревала.

— Рассказывай все.

— Да я почти ничего не знаю. Как-то в конце августа я пришла из лесу и кормила Марью Павловну наверху. Ну, она и говорит: «Приезжала жена Родиона, он совсем убит моей «последней волей». Так, с усмешкой сказала.

— Ты Наташу не видела?

— Нет.

— Что еще?

— Да ничего вроде.

— Ну, Лара, ленива ты и нелюбопытна.

Она рассмеялась беспечно.

— Нелюбопытна — правда, но не ленива. Все это «кружение страстей» — ничто перед искусством.

— Искусство наше светское, греховное, страсти питают его…

— Уж прям!

— Заметь, они имеют один корень со словом «страдание».

— Ну хорошо, постараюсь вспомнить все. После ее визита сюда подвалил еще один персонаж — граф Калиостро.

— Ну-ну?

— Да я с ними пробыла минут десять и уехала, у меня дела были в Москве.

18 сентября, четверг

— Шестого сентября ты уехал от Всеволода сразу после десяти?

Петр молчал.

— А домой вернулся в первом часу?

Наш красавец негромко рассмеялся и сказал, понизив голос:

— Родя, спасибо, что ты меня Алинке не заложил. — И отвел глаза, почти отвернулся — благородный профиль на фоне заоконной помещичьей липы.

Мы сидели в «трапезной»; Петр намекнул с паскудной улыбочкой, что он-де человек нервный, страстный (словом, творческая личность), а девочка соблазнительна как грех. Довез до Цветного бульвара и поднялся к ней. А ее родители? На дачке. «Все банально, Родя». Я не был в этом уверен: если парочка действовала сообща, то многое объясняется, многое… Но пугать приятеля пока не стал.

— Нина была любовницей Всеволода?

— Клялась, что нет. В принципе она в его вкусе, ты помнишь, он любил невысоких изящных блондинок. К Наталье твоей всегда вожделел…

— Да помню.

— Но при ней спать с горничной… Впрочем, черт их знает. А в чем, собственно, соль? К чему ворошить…

Я перебил с усмешкой:

— Кто ворошит пепел, рискует вызвать пламя, не так, Петр?

— Так, — ответил он серьезно и просто.

— Ты же сам предложил расследование.

— Да, но при чем здесь любовницы Всеволода?

— По утверждению твоей горничной, Наташа не была его любовницей. До последней ночи, конечно.

— Вот женщины! — восхитился Петр. — Самое интимное выследят.

— Ты ей веришь?

— Вполне. Я же тебе говорил: ты потерял единственную в своем роде любовь.

— Ею двигала не любовь, а месть.

— Месть? Кому?

Я промолчал. Она не отомстила, а спасла меня, но исповедоваться Петру я не собирался.

— Кому — Всеволоду? — продолжал он. — Ты намекаешь, будто Наташа затеяла все это… Но ведь она сама погибла!

— А кто, по-твоему, затеял?

— Разберемся! — прозвучало решительно и резко. — Поставим все точечки над i.

— Хорошо. Я тебе рассказывал как-то, что встретил брата весной в Риме. Но ты не поделился со мной, что тоже был там.

— Я дал слово Всеволоду.

— Но теперь…

— Теперь расскажу.

Когда капитал Всеволода легально проник на Запад и в прессе замелькала наша фамилия, ему прислал по факсу любезное письмо итальянский Опочини с нижайшей просьбой счесться родней. Посчитали — троюродные дядя и племянник. Последовали взаимные приглашения, племянник откликнулся первым.

— Почему он взял тебя с собой?

— По дружбе, — холодно отчеканил Петр. — Ты, наверное, уже и забыл, что это слово значит.

— Ну не источай из меня слезу, дружок. Кто еще знал про графа Калиостро?

Петр как-то странно рассмеялся, чуть не захрюкал.

— Евгений. Переписка шла через него.

— Но его по дружбе не пригласили, а? А Степа?

— Всеволод не очень-то доверял ему.

— Ты видел этого Паоло?

— Да, на вилле под Римом, современная стилизация под палаццо. На берегу Тирренского моря прекрасный белый дворец, пинии, магнолии. Мы провели там сутки.

— Что делали?

— Разговаривали, пировали, Паоло очень интересовался родословной, но Всеволод не такой уж знаток был… поэтому граф Калиостро, как ты его назвал, приехал сюда покопаться по архивам.

— О чем разговаривали?

— Господи, да обо всем! О России… Его дед сумел пробраться в восемнадцатом через Украину на Запад и жениться на богатой итальянке. Но внук гордится русским родом, свободно владеет языками, как живыми, так и мертвыми… Марья Павловна его чрезвычайно заинтересовала, загорелся познакомиться.

— Разочарован не был?

— Нет, что ты! Он тут сидел «древо» перерисовывал, фотографировал…

— И фреску, доктор говорит.

— А? Ну да. «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет», Пушкина знает.

— Ишь ты, какой ловкач… На наследство племянника претендует?

— На твое наследство? — уточнил Петр с некоторой долей сарказма, мне показалось. — Ничего не слыхал… да и с какой стати? Нет, Родя, это теперь твоя ноша.

— Он католик?

— Никакой определенной конфессии не придерживается, по-моему.

— Атеист?

— Идеалист. Гуманист. Гражданин мира.

— Это он так себя рекомендует? — удивился я набору интеллигентских штампов. — Масон, что ли?

— Да ну, шучу. А от кого ты про Паоло узнал?

— От Евгения, — соврал я, поостерегшись закладывать своего информатора — Алину.

— Трепло! — вырвалось вдруг у Петра с презрением, он тут же поправился: — Согласись, Родя, неблагородно предавать друга. Всеволод просил — никому.

— Это была такая конфиденциальная информация?

— Такая не такая, но ведь просил!

— Да что тут скрывать? Отвечай.

— Нечего, действительно нечего. Меня возмущает сам факт предательства интересов патрона.

— Ну, не строй из себя раба-клерка, все равно не поверю. Паоло здесь все видели — и доктор, и художница. Чего ты на покойника вскинулся?