Инна Булгакова - Крепость Ангела

— Она должна туда прийти?

— Нет. Хочу поискать ее на Киевском, попозже, к ночи.

Но, как писали классики, этому не суждено было сбыться: события закружили самым стремительным вихрем, увлекая к развязке поистине потрясающей (о которой пишу я сейчас в бабкиной спальне в свете ночника, ощущая за спиной ровное дыхание моей возлюбленной).

Пока же я проводил Лару в психушку; мы постояли перед ржавой оградой с колючками; она вдруг поцеловала меня, как ночью (поцелуй прожег насквозь), я забыл обо всем, о Москве, но в кисейном окошке промелькнуло бледное лицо доктора. А на остановке из автобуса вывалились Петр с Алиной. «Наша «Волга» совсем раскапризничалась, сцепление не тянет, а Петьке приспичило к тебе… Ну и я от него не отстала: хочу наконец увидеть твое поместье, склеп и фреску». Пришлось вернуться и дать ей ключи от дома. «Сначала схожу на кладбище ощутить атмосферу, поброжу в окрестностях…» — «Не советую. У нас живет призрак». — «Настоящий родовой призрак? Тем интереснее…» Наш любезный лепет прервал мрачный муж: «У нас с Родионом конфиденциальный разговор, я тебя предупреждал», — и увлек меня было в парк… «Что за призрак? Шутка?» — «Шутка — ложь, но в ней намек». — «Тогда пошли отсюда!» В конце концов, проплутав, оказались мы в черном Ларином ельнике, за которым черный пруд — последний пейзаж моей бабули.

— Ну что, синьор дал указания?

— Нет, он в отъезде.

— Где?

— За границей.

— То есть в России?

— Нет! — Что-то сверкнуло — испуг? — в темных выразительных глазах Петра. — Еще в воскресный мой приезд сюда я предложил тебе провести приватное расследование, помнишь?

— Помню. И понимаю, зачем оно тебе понадобилось: ты жаждал вывести меня на чистую воду.

— Сообразительный ты парень, Родя.

— А ты так уверен, что я убийца?

— Ну, во-первых, ты сам продемонстрировал нам бутылочку из-под бабушкиного зелья. Во-вторых, интересовался у Нины, вымыла ли она бокалы — те самые, из прихожей, где вы с братом пили шампанское. К сожалению, она нечаянно уничтожила улики.

— А ведь ты не собираешься давать делу законный ход!

— Ты опять прав!

— Но мечтаешь держать меня на коротком поводке: чуть что…

— Разве это мечта?

Конечно, мечта. Человека, не дорожащего жизнью, никто и ничто удержать не сможет. Однако я согласился (благоразумно, в целях изощренной игры, сдержал неуместную свою гордыню):

— Да, я сделал это. Доволен?

Старинные приятели — Степа и Петр — оба попались на моем признании. Он вдруг рассмеялся.

— Доволен, вижу. Всеволод вам мешал, а теперь можно все свалить на меня. Но почему умерла Наташа? Как свидетельница?

Петр как-то странно, оценивающе присматривался ко мне, я продолжал притворяться:

— Можешь говорить совершенно свободно, поскольку я свободен от всяких чувств к ней.

Да, от любви! Но смерть ее доводила меня до исступления.

Он спросил жадно:

— На художницу променял?.. Ну, не бесись, это абсолютно твое дело. Только не надо притворяться, я тебя слишком хорошо знаю.

— Что ты имеешь в виду?

— Допускаю внезапное убийство: эту вспышку молнии благодетель наш был вполне способен спровоцировать… Ты обезумел, но низким человеком ты не был никогда.

— Что это значит?

— То, что ты и себе подлил в бокал болиголова, а?

— Я не успел.

— Ты не успел выпить, и они допили шампанское вдвоем.

Тыщу раз прокручивал я в воспоминании последний эпизод — неужели то мгновение выпало из памяти, чтоб застрять в подсознании и мстить?.. Тут я опомнился.

— А записка Всеволода — я что, его загипнотизировал в прихожей?

— Вы торговались по поводу поместья, неудавшийся барин взвинчен, подогрет шампанским… ну, выражает надежду, что хотя бы прах его будет покоиться в родовом гнезде. Такие выходки в его духе, обычный сарказм, вроде того приказа секретарю: «Утром опознаешь наши трупы».

— Тебе не откажешь в логике, — уступил я. — Но французский флакон — со следами болиголова! — я в глаза не видел.

— Женька подстроил, тебя спас — об этом и хотел с тобой поговорить.

— И в благодарность я его убрал?

— Так получается.

— Откуда у него взялся болиголов?

— Господи, да он тут не раз бывал. Они с этим сумасшедшим доктором активно общались.

— Да зачем Евгению спасать меня?

— Он преклонялся перед твоим, так сказать, гением, — сухо отчеканил Петр, — и воображал… — Вдруг захихикал (захрюкал — такого смешка я за ним раньше не замечал). — Дурачок воображал, что тем самым спасает Россию.

— Не утрируй, ты не Смердяков, он не дурачок. И не простил бы мне смерть Наташи.

Петр сказал серьезно:

— На свете есть вещи важнее сексуальных драм.

Итак, мы подошли к тому «важному», ради чего уединились почти за километр от дома у гнилого помещичьего пруда.

— «Тринити триумф» ты имеешь в виду, я знаю из бумаг кузена. — Конечно, я брал его на понт, не давая опомниться. — Некая тайная структура, в которую вступили в палаццо Паоло.

— Я просил его: «Не подходи!» — вырвалось у Петра.

— «Не подходи»?

— Вы с Наташей стояли возле статуи на мосту.

— Да, напротив Дома Ангела, — я усмехнулся, — где, между прочим, похоронен граф Калиостро.

Так живо вспомнилось сверкание небес, смятение сердец и бесов суета («О как ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе», — бормотал я — не ей, себе, с горечью, что мой «стих» кончился! Она озиралась жадно, мы были еще живы), так вспомнилось, что чуть не пролилась пресловутая слеза. Я прислушался, Петр вещал:

— Гробница римских императоров и древняя папская резиденция. Символическое сочетание, правда? Где святость, там обязательно бес.

— Там была темница Уста Ада.

— Вот это название, а? Через века звучит! Паоло знаком кое с какими секретными документами из архива инквизиции. Ходят слухи, что их собираются опубликовать — подарочек к двухтысячелетнему Рождеству. Черта с два они все опубликуют!

— Ты испугался, увидев нас на мосту?

— Нет, но… Всеволод сразу нарушил тайну исповеди.

— Исповеди? — Я усмехнулся. — Ничего тайного он не поведал.

— Все равно не должен был… Я понял, как он беспечен и неосторожен.

— И тем самым опасен, правда? Ты подключил свою подругу следить за ним. — Петр молчал, мы глаз друг с друга не сводили. — А послушав поэму, решил избавиться от него.

— Вопрос о том, кто кого избавил, мы, кажется, уже решили. Ты же признаешь себя виновным?

— Признаю, признаю, — поддакнул я нетерпеливо. — Дальше! Ну, что молчишь? Я ж у вас в руках, не выдам… более того, заменю брата!

Петр молчал как камень.

— Это оккультная структура, да?

Он отшатнулся, по-прежнему молча, смуглое красивое лицо на секунду исказилось, словно в молитвенном экстазе. Наконец бросил: