Инна Булгакова - Крепость Ангела

— Ты хотел добровольно выпить…

— Да, Севка угадал: с весны у меня возникают такие припадки смерти.

— Раньше у тебя такого не было. Эта одержимость…

— Как в бесноватом, — перебил я. — Не было, но факт: я захотел попить чайку и выпил его.

— И ты был уверен, что там яд?

— Да! Я сразу объявил ей, что существует завещание и я останусь всего лишь мелкопоместным, так сказать, дворянином.

— Неужели она все это затеяла только из-за денег?

— Художница твердила, что и она, и мать ее действовали по большому счету бескорыстно.

— Бескорыстное зло? — Наташа вздрогнула. — Что-то уж совсем фантастично.

— Уста Ада, — вспомнил я. — Был такой инквизиторский термин — малефиция: бескорыстное деяние, зло во имя зла. Лару окрестили «погребенные», — я с трудом рассмеялся, — и не хотели выходить из нее. Ладно, оставим чертовщину. Убийца поняла по моему намеку (слово «яд» на фреске — предупреждение), что раскрыта. Ей якобы померещилась та «белая голова» в зарослях. И когда я выбежал, она вылила яд, а потом проколола шину на велосипеде в сарае — вдруг я пойму все слишком рано и доберусь до доктора. Что ты видела?

— Твоя «незапятнанная» возлюбленная была мне слишком подозрительна. Я пришла раньше и стала наблюдать в окно, как вы пили чай и разговаривали… как вдруг вскочили, ты выбежал, я успела спрятаться за крыльцом и подсмотрела, как эта женщина вылила в твою кружку что-то из пузырька… как тогда в прихожей у Всеволода! Я вошла в дом и переставила кружки.

— Лучше б ты вылила чай из обеих!

— Тебе ее жалко?

— Тебя жалко!

— А я сделала то, что сделала!

Мы вдруг разом вскочили, она — на крыльцо, я — за нею.

— Прощай!

— Опять хочешь меня бросить?

Она уходила, по ступенькам спускалась. Я ее за руку схватил и рывком втащил наверх.

— Не отпущу! Я идиот, я не «покровителя» своего вычислял…

— Демона, ты сказал сегодня.

— Демона, гения… мне никто не нужен, кроме… Я тебя искал!

— Кабы так — давно б нашел.

— Да ведь через такие чертополохи пришлось продираться, через такие топи и склепы!.. Она нас прокляла перед смертью, меня бы ладно, по делу, но и ты… надо было вылить эту последнюю порцию… теперь и ты присоединилась ко мне, мы оба преступники, по высшему счету.

— Я должна была тебя спасти.

— Даже ценою…

— Беса! — перебила она с жестокой радостью. — Что тебе его проклятие?.. Он вырвался, она умерла. Это она тебя заразила смертью.

— Или я ее.

Небо постепенно очищалось, проступали студеные звезды, приметы поместья, древесные тени, крыша сарая, зола пепелища…

— Когда Всеволод составил завещание?

— После встречи с иностранным родственником. Пир закатил — действующие лица те же. Я вскоре ушла. А ночью Сева меня разбудил и потихоньку позвал в кабинет. Там был Евгений.

— Иностранец ночевал на Восстания?

— Поэтому мы и действовали тайком: Всеволод взял с нас слово объявить завещание только в случае его смерти.

— Какой мрак.

— Да ничего подобного. Женечка поразился: «Ты действительно все оставляешь Церкви?» — «Не дождутся! Ни те, ни другие, но какая хохма…» Это была его очередная шуточка — всех в дураках оставить. Он не собирался умирать. Вляпался (его выражение) в оккультное братство — шикарно, забавно…

— Ага, со смеху подохнешь!

— Но там существует одно условие: члены общества должны быть повязаны кровью.

— Кровавая расписка, что ль? Мы в детстве в разбойников играли.

— Надо убить своего врага.

— В каком смысле?

— Ну, может, мысленно, духовно… Он воспринял как средневековую условность, шутку.

— Однако трое мертвых, — пробормотал я, и вновь тот холодок прошел — змейкой по позвоночнику.

— Но какая же связь?

— Не знаю.

В наступившей паузе, казалось, мы подошли к тайне за пределами наших земных возможностей. Я сказал:

— Символическая-то связь налицо, ее сам Паоло подчеркнул. Эти тайные структуры испокон веков функционируют как евангельские перевертыши: Святая Троица — «Тринити триумф», возлюби врага — убей, Литургия — черная месса, Крещение — яд «погребенных»…

— Да Всеволод и не воспринимал про врага буквально!

— Но завещание на всякий случай составил… Нет, воспринимал! — воскликнул я. — Помнишь Дом Ангела? Он был потрясен: «Вот так встреча в вечном городе! Кто тебя сюда послал?» Я говорю, деньжат, мол, удалось подзаработать, построил дом. А он сказал с усмешкой и как-то странно, невпопад: «Неужели ты мой враг?» И я пережил — тоже невпопад — секунду ненависти. Вдруг — мы стали врагами.

— «Вдруг» такого не случается. Вы были соперниками во всем, и в творчестве, и в жизни. Ты беден…

— Это соперничество он давно изжил — компенсировал, так сказать, капиталами.

— Не изжил. Зачем он донес про тебя и художницу и мы расстались?

— И все-таки не он пытался меня отравить, а я его!

— Защитная реакция — заразился.

— Мне, конечно, хотелось бы свою вину свалить на покойного… — Я усмехнулся. — Впрочем, какая-то доля истины в твоих словах есть. Инициация в оккультной традиции имеет своим элементом шок, когда потрясенный человек меняется кардинально, как бы переживает второе, «мистическое» рождение. Я это очень сильно в Петре почувствовал, и в поэме есть намек: «Вы причастились ядом знанья — и пережили жизнь и смерть, ваш враг умрет…»

— Ой, какой забубенный романтизм!

— Что ж, Севка был графоманом, но в байронических ветхих одеждах чувства-то искренние. Представь! В белом палаццо ночью на пиру некто заявляет: вы выпили бокалы с ядом и сейчас умрете.

— Да кто ж поверит!

— Зависит от силы внушения. Паоло обладает ею, Марья Павловна почувствовала и недаром прозвала его граф Калиостро. Итак — шок. Потом разрядка: не вы умрете, а ваш враг.

— Да! Всеволод сказал, давая нам завещание подписать: «Уж если мне суждено иметь врага, он от меня ничего не получит!»

— Поздно спохватился. Паоло их уже закодировал.

— Их?

— Судя по всему, ко мне по наследству перешел Петр. Думая, что держит меня в руках (почти буквально — на берегу пруда показалось — сейчас задушит), он слишком раскрылся. А структура секретнейшая, раз все бумаги уничтожены, даже вариант несчастной поэмы… — Я замолчал. — Нас было пятеро друзей, — выговорилось с трудом, ком в горле, — юных друзей «Аполлона». Понимаешь, радость моя… — Я сбился, нечаянно обратившись к ней по-прежнему, когда мы любили друг друга.

— Почему ты замолчал?.. Родя, что с тобой?

— Я плачу.

Она дотронулась пальцами до моих глаз, мне не было стыдно. Как я жил без нее?.. Наконец выговорил:

— Вот с той ненависти все и началось, магический импульс передался мне, я искал смерти… Наша несчастная бабка… «Погребенные» — пародия на причастие не виноградом и хлебом, а смертью.