Динни Пэн - Сокровища Джарда. Западня XX века. Ловушка для Марианны. Казнить палача. Тайна рабыни Изауры

— Я знаю.

Хриза подошла к проему, чтобы встать при луне рядом с дочерью.

— …А путь любви, Юлия, — самый древний…

В потаенном уголке странного подброшенного им судьбой дома Дис вел ее древним путем… Юлии казалось, что все напластования реальной жизни: погоня за ускользающим, забота всегда оказываться там, где изобилие, необходимость лизать пятки людям изобилия — чиновным нивельцам — и еще тысяча едких суетных мелочей — освободили их от себя, от своей въедливости…

Юлия и Дис ушли с площадей, ушли из огромных напыщенных залов, из скудных лачуг. И пошли к себе… Пошли древним путем. На этом пути были: солнце, ливень и пещера. Вернее, древняя стезя любви проходила сквозь солнце, ливень и пещеру, даря двоим удивительные превращения…

Двое возвращались к себе.

Медовый месяц Изаура и Алваро проводили на фазенде — на старой, милой фазенде, где, казалось, навсегда воцарились мир и спокойствие. Но так лишь казалось. Двое счастливых не представляли себе, какие бурные события грядут, какие испытания и открытия уготовила им судьба.

…Их спальня напоминала цветник. Гроздья синей глицинии свешивались из настенных ваз, охапки нежных роз возвышались в вазах напольных. Изаура сидела на краю постели в тонкой, прозрачной, как лепесток жасмина, ночной сорочке, Алваро примостился у нее в ногах, целуя перламутровые ноготки ее пальцев. Ему хотелось надеть на ее ноги жемчужные браслеты, но он опасался, что самые изысканные браслеты напомнят Изауре кандалы и недавние страдания. Освобожденная им Изаура пока оставалась рабыней в любви — скованность не покидала ее, девушка вздрагивала от прикосновения Алваро, поэтому он продолжал свой путь с робкой нежностью. Покрыв поцелуями ноги, Алваро приподнял край жасминной прозрачной сорочки и зарылся лицом в самый прекрасный на свете благоуханный куст, суливший ему блаженство…

Спальню-цветник создал своими руками Белшиор — сказочник в саду, неудачливый урод в жизни. Его мать, Гарпия, известная в округе как знахарка и колдунья, иногда намекала сыну о могуществе их рода, чем вызывала насмешливую улыбку у Белшиора, который каждое утро и каждый божий вечер поливал розы и вздыхал — о чем? Уж наверное не об Изауре, обещанной ему коварным Леонсио. Вот уж чья судьба вызывала сожаление, несмотря на все зло, содеянное им. Леонсио стрелялся, узнав, что стал банкротом, но стрелялся неумело: пуля прошла мимо сердца и застряла в позвоночнике, лишив его возможности двигаться.

Парализованный Леонсио целыми днями лежал в своей бывшей супружеской спальне и вспоминал, вспоминал… Его навещали доктора, соседи, слуги, Алваро, Изаура, каждый проявлял к нему, поверженному, милосердие, но один бог знает, как тягостны были для бывшего полновластного хозяина фазенды их визиты. Он редко позволял выносить себя во двор, под тень пальмы. Ему казалось, что все насмехаются над ним, сопоставляя его былое величие с нынешним унизительным положением. Он ошибался. Многие сочувствовали ему, ведь люди рано или поздно забывают зло, иначе жить было бы просто невозможно. Но сам он ничего не забыл. Томительными душными ночами, когда не приносящий свежести ветер играл листьями пальмы, словно жестяными, Леонсио вспоминал под их нудный перестук все одно и то же: как запалил заброшенный сарай, в котором держал в заточении связанного Тобиаса; зажег, не зная, что вошедшая туда женщина — не Изаура, а Малвина. Сколь непредусмотрительны бываем мы в жизни. Сейчас, в его болезни, в его слабости, Малвина могла бы утешить мужа как никто другой — что ему все эти соседи, поганые слуги, когда он потерял Малвину… Странно: даже похотливое чувство к Изауре погасло, остались злоба, досада — и только. А вот нежность к Малвине будто возрастала с каждым беспросветным днем.

Однажды, под утро, в забытье сна, Леонсио увидел Малвину, и так ярко, так близко, что, казалось, притронулся бы — протяни он руку. Но Малвина куда-то спешила. Она успела лишь прошептать ему “Я жива”.

“Жива?” — с этим вопросом и проснулся Леонсио в то солнечное утро. Он даже улыбнулся — впервые за все время после ранения — Белшиору, который поставил букет белых лилий на столе. Леонсио лежа смотрел в распахнутое окно, на золотистое от солнца небо, на легкие быстрые облака, и аромат лилий напоминал ему о Малвине — кажется, такой же аромат был у ее любимых духов… Не ценивший жену в дни их возможного счастья, Леонсио теперь с бережностью восстанавливал в памяти ее жесты, улыбку, взгляды. По своей ослиной глупости он потерял единственного в мире человека, чьи глаза выразили бы ему неподдельную, искреннюю жалость.

Малвина, милая, если ты жива…

Зачем поддаваться сказочным иллюзиям? — увещевал себя Леонсио — ведь потом будет еще тяжелее. Любимая приняла мученическую смерть — сгорела заживо. Вместе с тем хлюпиком, Тобиасом. Хотя, если бы заранее знать, как развернутся события, не стоило убивать и Тобиаса. Чем он, собственно, хуже этого Алваро? Чувствуя, что глупеет от одних и тех же мыслей, слабеет от неподвижности, Леонсио до крови кусал губы, и по щекам его текли слезы, задерживаясь в складках морщин — он быстро старел от болезни, от горя, от утери всяких надежд…

Малвина, милая, если бы ты знала, как мне тяжко…

Проблеск надежды на то, что Малвина осталась жива, вдруг подбодрил его. Как хозяин фазенды, Леонсио сумел помешать следствию, но служивые предупредили его, что кости, найденные среди пепла, могут принадлежать и какому-то животному. Тогда, в запале мстительности, он не придал значения этому сообщению, но сейчас странность этих слов все более обнадеживала Леонсио. Нет — твердил разум — если бы Малвина осталась в живых, она не стала бы томить его столько времени, она бы прибежала, приехала, прилетела бы к нему — ведь Малвина любила его. Единственная женщина, которая любила Леонсио, потеряна навсегда, и надо иметь мужество признать это.

Малвина, милая, если…

В окне проплыла дородная Жануария. Жизнь на фазенде шла своим чередом. Жануария занималась стряпней — причем, с особым удовольствием для своей любимицы, теперь уже не рабыни, а донны Изауры — Леонсио даже усмехнулся — донна Изаура!.. Белшиор пестовал свои цветы, иногда навешал старую Гарпию в ее пещере. Алваро и Изаура — донна Изаура! — наслаждались друг другом. Андре смахивал пыль с мебели в гостиной. Тело несчастной Розы покоилось на местном кладбище. Вот уж кому тоже не повезло: подсыпала яда Изауре, а отравила самое себя. Умерла, оставив сиротой их Флору, Фло. О рождении их общего ребенка, девочки, не знал никто на фазенде. Заподозрив неладное, Леонсио пять лет назад сразу услал Розу к дальнему родственнику за тридевять земель, где и родилась Фло. Надо бы позаботиться о будущности Фло — но как?.. Паралич сделал его беспомощным, но кого это заботит?