Владимир Першанин - Мы умрем в один день [сборник]

— А сюда как попала?

— Весной освободилась, жить негде, на работу тоже не берут. На вокзале ночевала. Менты опять привязываться стали, грозить, что посадят, а тут подвернулся хозяин. Вежливый такой, веселый, даже с бутылкой. Предложил сезон у него отработать. Ну, мы с Николаем и согласились.

— Кто такой Николай?

— Ну друг, или еще как, — она пожала плечами. — Короче, по теплотрассам вместе спали. Волков его фамилия.

— Много вам платят?

— Стольник в месяц и харчи хозяйские. В конце сезона обещали премию. Теперь, видать по всему, премия накрылась.

— Кто, кроме тебя, здесь еще работает?

— Вообще-то нас четверо сейчас осталось. Бугор, Николай Волков и Киряшов.

— Бугром вы Чумака Михаила Васильевича называете?

— Его самого. Он у нас вроде бригадира. Сейчас вместе с Валентином Киряшовым в Краснозерск уехал.

В тоне ее совсем не звучало скорби по двум погибшим вчера людям, с которыми она провела рядом несколько месяцев. Она не спеша отвечала на вопросы, временами с усмешкой оттопыривая верхнюю губу. Когда надоело сидеть, Трубникова встала и, обойдя вокруг навеса, потянулась. Джинсы туго обтягивали полноватый зад, и выглядела она очень даже соблазнительно. Наверное, Капитоненко привез ее не только для того, чтобы варить обеды. Потом она рассказала, что о смерти Капитоненко и Сеидова они узнали вчера вечером от соседа-чабана. Ночью спать было страшно — все казалось, кто-то подкрадывается.

— Ты вчера целый день здесь была?

— Где же еще?

— А остальные?

— Валентин с Николаем арбузы собирали, камыш резали. Бугор вчера в Краснозерске ночевал, приехал после обеда.

— Посторонних в последние дни не встречала?

— Приезжали иногда машины. Грузовик один, легковые какие-то. Здесь недалеко дорога проходит к третьему отделению колхоза «Пионер». Так что, бог их знает, посторонние они или нет.

— Капитоненко и Сеидов где жили?

— Вон в той, левой половине вагончика, где занавески. А справа — Чумак и Киряшов.

— Заглянуть можно?

— Сейчас ключи принесу.

Просторная комната была обставлена довольно комфортабельно. Две деревянные кровати, два кресла, холодильник, небольшой цветной телевизор.

— Посиди, — кивнул на кресло Сергеев.

В настенном шкафу висели на плечиках полдесятка рубашек и брюк, светлый костюм и несколько галстуков.

— Это Али-Бабы приданое. Любил наряжаться. Все, отрыгался.

— Я смотрю, Галя, не шибко ты его жалуешь, — сказал Сергеев, выгребая из ящика стола бумаги.

— Говно он был, а не человек!

— Вот как! Чего он тебе плохого сделал?

— Долго рассказывать…

Среди бумаг оказался договор на поставку в райпот-ребкооперацию арбузов и дынь, накладные на получение удобрений и инвентаря. В разлинованной тетради велась запись расходов: суммы на бензин, питание. Выплаты Трубниковой и Волкову по сто рублей ежемесячно.

— А остальным Капитоненко не платил? — спросил Сергеев.

— С остальными он по своему рассчитывался. Одна шайка-лейка. А мы с Колей вроде как батраки.

— Волков сейчас где?

— Да вон, на втором поле. Километра полтора отсюда. Арбузы собирает, завтра должна машина подойти.

Николай Волков, обгорелый до черноты, с редкими, слипшимися в грязные пряди волосами, смотрел на Сергеева безразлично и устало. Сразу же показал паспорт, новенький, тоже выданный в приемнике-распределителе.

— Вы его все время, что ли, с собой таскаете? — поинтересовался Сергеев.

— Нет. Вчера Бугор выдал, чтобы милиции предъявить. Повадитесь, небось, теперь?

— Повадимся. Где вы находились во время убийства?

— А во сколько их убивали-то?

— Примерно в двенадцать двадцать.

— Спал.

— Где?

— В нашей хибаре вместе с Галкой.

Потянул из кармана пачку махорки и обрывок газеты. Самокрутку сворачивал не спеша. Сергеев увидел, как трясутся у него пальцы, а махорка просыпается на брючину, испачканную краской. У Волкова было испитое, морщинистое лицо и не хватало половины верхних зубов.

— Почему именно в это время спать лег? Вроде и не утро, и не день.

— Похмелились и легли, пока хозяева в отъезде.

— Чумак во сколько приехал?

— Во втором часу. Он нас и разбудил.

— Киряшов где был?

— Вместе похмелялись, а потом он тоже спать лег. Все же литр втроем одолели.

— Что за событие?

— А так, взгрустнулось, — зевая, сообщил Волков. — Более мне сказать нечего…

Усаживаясь на жесткое УАЗовское сидение, Федченко спросил Сергеева:

— Куда ночевать поедем?

— Лучше где-нибудь поблизости. Может, в «Пионер». Нам завтра с утра с людьми поговорить надо.

— Поехали тогда к Иосифу Вароди. У него чабанская точка отсюда недалеко.

— А удобно?

— Чего неудобно, — удивился Иван, — земляки все же. Отец его, покойник, из нашего села родом.

Сидели на корточках вокруг клеенки, разостланной на полу. Вароди, грузный, заросший бородой, наливал водку в расписные пиалы.

— Быть добру!

Чокнувшись с Сергеевым и Федченко, выпил первый и поддел щепоткой луковые кольца с нарубленной зеленью, плавающие в уксусе. На клеенке — блюдо с лепешками, в больших пиалах рассыпчатое топленое масло, сметана и сахар. Жена Вароди, смуглая маленькая женщина, с серебряными сережками, кормила детей. Их было пять или шесть, но для такого количества вели они себя довольно тихо.

Сергеев с удовольствием жевал лепешку, густо намазанную сметаной. Федченко, с набитым ртом, рассказывал Иосифу деревенские новости.

— Давай еще по одной, Вячеслав Николаевич!

По-русски Вароди говорил с едва уловимым молдавским акцентом.

— Не скучно здесь, Иосиф? — спросил Сергеев.

— Скучно, — сказал Вароди, — один день на другой похож.

— В село не собираешься переезжать?

— Пока нет. Да и что делать? Ничего не умею, кроме, как скот пасти. Здесь хотя бы заработки хорошие. Весной за «Нивой» в город поехал, свели с человеком, а он говорит, давай тридцать тысяч. Думает, пастух совсем дурак, выну ему тридцать кусков, а мне за них всей семьей два года спину горбить… Сахар в городе по два рубля покупал, водку — по двенадцать. Это перестройка, да?

Жена Вароди наливала из маленького чайника густую, кирпичного цвета заварку, потом ложкой топленое молоко и разбавляла чай кипятком.

— Дед справедливости искал — умер, отец искал — не дождался, теперь я жду. Председатель сельсовета Алимов в газете зовет: «Давайте все перестроимся, как партия велела!» Это он меня зовет! Ну скажите, вы, начальники, как мне перестраиваться? С утра до ночи я стадо пасу. Пасти еще с ночи до утра? Вот эту бутылку не пить? С женою не спать? Самому в овцу превратиться, чтобы Алимов еще лучше жил? Он к совести призывает, а кто каждую весну по десятку телят в колхозное стадо запускает? Все дармовое, а осенью десять бычков на рынок по пять рублей за килограмм. Алимов всей родне машины сделал, а я три цены за любую железяку кладу, чтобы мой «Москвичок» хоть кое-как бегал. Ребенок заболеет, за ним «Скорая помощь» не приедет, а до больницы шестьдесят километров…