Джозефина Тэй - Поставь на карту жизнь. Любить, но не терять рассудка. Что сказал покойник

— Вы когда-нибудь были в Шотландии?

— Нет.

— Вам непременно надо туда съездить. Грандиозная страна. Но откуда же вы тогда узнали, что у Сюильвена такой заносчивый вид?

— Именно таким он выглядел на открытке. Вы шотландец? Ведь Грант, кажется, шотландская фамилия?

— Шотландец-отступник. Мой дед родом из Стратспи, — он оглядел сомкнутые ряды полотен-доказательств и улыбнулся: — Такого прелестного, основательного и убедительного алиби я еще никогда не видел.

— Не знаю, — сказала она, с сомнением рассматривая их. — Мне кажется, художник скорее воспринял бы их как признание. В них есть что-то вызывающее и вредоносное. И к тому же злое. Разве нет? Теперь, после того как я узнала Лиз и… стала взрослее и Маргрит умерла в моем сердце, как умерла она в реальности, я бы написала их по-другому. Знаете, каково бывает узнать, что человека, которого вы любили всю жизнь, на свете никогда и не было. Тут не захочешь, а повзрослеешь. Вы женаты, инспектор?

— Нет, а почему вы спрашиваете?

— Не знаю, — сказала она уклончиво. — Просто мне интересно, как случилось, что вы так быстро поняли, что произошло со мной после того, как я узнала о Маргрит. Ну и, наверное, от женатых людей ждешь больше сочувствия к душевным потрясениям. Что в общем-то глупо, обычно они так заняты собственными переживаниями, что на других у них сочувствия просто не хватает. Вот неженатые, те… те помогут. Налить вам еще кофе?

— Кофе вы варите еще лучше, чем пишете картины.

— Вы, по-видимому, пришли не для того, чтобы арестовывать меня, иначе не стали бы пить у меня кофе.

— Совершенно верно. Не стал бы. Я не стал бы пить его даже с человеком, способным зло подшутить над кем-то.

— Но вы не возражаете против того, чтобы выпить чашку в обществе женщины, которая долго и тщательно продумывала план убийства?

— Однако передумала. Знаете, на свете не так уж мало людей, которых я и сам охотно убил бы. Да и вообще, при том, что тюремный режим не намного жестче, чем в школах средней руки, а отмена смертного приговора дело ближайшего будущего… Я, пожалуй, возьмусь и составлю списочек à la Gilbert. А потом, немного постарев, одним махом всех разом прикончу — потому, что один или десять разницы не делает, — и удалюсь на покой, зная, что до конца дней уход и стол мне будут обеспечены.

— Вы очень добрый, — сказала она ни с того ни с сего. И, помолчав, прибавила: — В общем-то я ведь не совершила никакого преступления. Судить меня не за что. Правда?

— Дорогая мисс Сирл, фактически вы совершили чуть ли не все преступления, перечисленные в уголовном кодексе. И самое тяжкое и непростительное из них — это пустая трата времени и без того перегруженных работой полицейских нашей страны.

— Но это же не преступление? Для чего же еще существует полиция? Я не хочу сказать, для того, чтобы заставлять ее попусту тратить время, но разве не должна она доискиваться, нет ли в происшедшем чего-то подозрительного? Ведь нет же закона, согласно которому можно привлечь к ответственности за злую шутку, как вы это называете.

— Не забывайте статью «Нарушение общественного порядка». А подвести под эту статью можно очень многое.

— И что бывает с теми, кто нарушает общественный порядок?

— Вам прочтут небольшую нотацию и оштрафуют.

— Оштрафуют?

— На сумму, которой, как правило, не хватает, чтобы покрыть расходы, связанные с судопроизводством.

— Значит, меня не посадят в тюрьму?

— Нет, если, конечно, вы не скрыли от меня какой-то еще проступок. А в том, что это с вас могло статься, как говорят у нас в Шотландии, я не сомневаюсь.

— О нет! — сказала она. — Нет! Вы действительно знаете обо мне все. Не понимаю, как это вы сумели, но это так.

— У нас замечательные полицейские. Разве вы не слышали?

— Когда вы пришли ко мне, высматривая коричневую крапинку у меня в глазу, вы должны были быть совершенно уверены, что знаете обо мне все.

— Вы правы. Но и наши полицейские не лыком шиты. Они просмотрели по моей просьбе Книгу метрических записей в Джоблинге. Ребенок, которого мистер и миссис Дарфи Сирл увезли с собой, покидая Джоблинг, был — как нам сообщили — девочкой. Зная об этом, я бы несказанно удивился, не обнаружив этой коричневой крапинки.

— Значит, меня обложили со всех сторон?

Он заметил, что руки ее перестали дрожать. Ему было приятно, что она овладела собой настолько, что могла перейти на шутливый тон.

— Вы заберете меня с собой сейчас?

— Ни в коем случае. Это мой прощальный визит.

— Прощальный? Разве можно прийти попрощаться к кому-то незнакомому?

— Что касается наших взаимоотношений, то здесь у меня перед вами преимущество, — может, я для вас и незнакомец, или почти незнакомец, но вы-то сидите у меня в печенках уже недели две, и я буду несказанно рад выдворить вас оттуда.

— Значит, вы не заберете меня в участок или еще куда-нибудь?

— Нет, если, конечно, вы не обнаружите намерения покинуть страну. В этом случае рядом с вами непременно возникнет полицейский чиновник с настоятельной просьбой остаться.

— Нет, нет. Я вовсе не собираюсь бежать. Я искренне раскаиваюсь в содеянном. Я хочу сказать, раскаиваюсь в том, что… была причиной стольких неприятностей и… наверное, даже… мучений.

— Да! Мучения, пожалуй, самое подходящее слово.

— И больше всего я сожалею, что из-за меня пришлось страдать Лиз.

— Затеять ту совершенно необоснованную ссору в «Лебеде» было с вашей стороны просто неоправданной жестокостью. Вы не находите?

— Да, да! Это было непростительно. Но он просто взбесил меня. Он был так самодоволен. Так беспричинно самодоволен. Все всегда давалось ему легко, — она заметила, что Грант хочет возразить, и заговорила быстрее: — Да, даже смерть Маргрит! Он ведь тут же нашел утешение в объятьях Лиз. Он никогда не знал одиночества! Ни страха! Ни отчаяния! Ничего по-настоящему мучительного! Он был твердо убежден, что ничего непоправимого с ним случиться не может! Если умрет его «Маргрит», всегда найдется какая-нибудь «Лиз». Я хотела заставить его страдать. Запутаться так, чтобы не видеть выхода. Столкнуться с неприятностями и не знать, как поступить. И не говорите, что я не была права. Таким самодовольным он уже никогда не будет. Будет? Или нет?

— Я думаю, что не будет. Да, я уверен в этом.

— Мне жаль, что пострадала Лиз. Я с радостью пошла бы в тюрьму, чтобы только это исправить, — но сделанного не воротишь. Однако теперь она получит от меня другого Уолтера, не того, за которого собиралась выйти замуж, а гораздо лучшего. Она ведь правда влюблена в этого жалкого эгоиста. Что ж, я постаралась переделать его для нее. Не удивлюсь, если отныне это будет совсем другой человек.

— Если вы никуда не уедете, я, пожалуй, поверю в то, что вы народная благодетельница, а вовсе не злоумышленница, привлеченная по статье за «Нарушение общественного порядка».