Джозефина Тэй - Поставь на карту жизнь. Любить, но не терять рассудка. Что сказал покойник

— Что же будет со мной дальше? Мне что, сидеть дома и дожидаться?

— К вам явится констебль и торжественно вручит вызов в полицейский суд. Кстати, у вас есть свой адвокат?

— Да. Один старичок. Он сидит в забавной небольшой конторе и хранит мои письма, пока я не приду за ними. Фамилия его Бинг. «Перри, Перри и Бинг». Но, как мне кажется, он ни тот и ни другой.

— Тогда лучше сходите к нему и расскажите обо всем, что вы натворили.

— Обо всем?

— Обо всем, что относится к делу. Пожалуй, можно умолчать о ссоре в «Лебеде», ну и о тех моментах, за которые вам особенно стыдно, — заметив ее реакцию, он поспешил добавить: — Только многого не опускайте. Адвокаты предпочитают знать все, а шокировать их почти так же трудно, как полицейских.

— Я шокировала вас, инспектор?

— Не слишком. После вооруженных грабителей, шантажистов и мошенников иметь дело с вами было скорей приятно.

— Я увижу вас после того, как мне будет предъявлено обвинение?

— Нет. По всей вероятности, докладывать по этому делу будет всего лишь скромный сержант.

Он взял шляпу и на прощанье еще раз окинул взглядом вернисаж пейзажей Западной Шотландии, написанных одним и тем же художником.

— По-моему, одна из этих картин причитается мне в качестве сувенира, — сказал он.

— Берите любую. Все равно они подлежат уничтожению. Какую бы вы хотели?

Она, совершенно очевидно, не понимала, шутит он или говорит серьезно.

— Даже не знаю. Мне нравится Кишорн, но, насколько я помню, он совсем не так агрессивен. А если я возьму Кулин, мне в комнате самому не останется места.

— Но ведь она же всего около полуметра на… — начала она, но тут же сообразила: — Да, конечно. Вы правы, в ней есть что-то давящее.

— Боюсь, что у меня нет времени выбрать как следует. Я должен покинуть вас. Тем не менее благодарю за предложение.

— Заходите еще, когда вы будете свободней, и выберите спокойно.

— Спасибо. Пожалуй, я так и сделаю.

— Когда суд вернет мне право называться честной женщиной, — она дошла вместе с ним до лестницы. — Глупейший финал, вы не находите? Задумать убить кого-то и кончить нарушением общественного порядка.

Слова эти прозвучали так, будто их произнес сторонний наблюдатель. Грант внимательно посмотрел на нее. А потом сказал, словно вынес заключение:

— Вы исцелены!

— Да, я исцелилась, — грустно подтвердила она. — Больше я никогда не наглуплю по молодости лет. Все прошло, но об этом будет приятно вспоминать.

— Быть взрослым тоже неплохо, — сказал ободряюще Грант и пошел вниз по лестнице.

Уже открыв дверь, он оглянулся и увидел, что она все еще стоит, глядя ему вслед.

— Да, кстати, — сказал он, — а что это за фурнитура такая?

— Что? А, это? — она рассмеялась. — Пояса, воротнички, бантики и букетики из стружки, которые женщины втыкают в волосы.

— Прощайте! — сказал Грант.

— Прощайте, старший инспектор Грант. Спасибо вам!

Он вышел на залитую солнцем улицу, спокойный и всем довольный.

Пока он шел к автобусной остановке, чудесная шальная мысль вдруг осенила его. А что, если позвонить Марте и спросить, как она смотрит на то, чтобы пригласить на обед в субботу еще одну даму, и если она скажет: «Ну конечно, приводи с собой кого хочешь», — пригласить Ли Сирл.

Увы, это совершенно невозможно. Инспектору следственного отдела Скотланд-Ярда подобные поступки, указывающие на известную ветреность, легкомыслие даже, которые, при данных обстоятельствах, можно было бы охарактеризовать как достойные сожаления, совершать не пристало. Потакать своим желаниям могут всякие там Лесли Сирлы, еще не достигшие поры зрелости, людям же взрослым и притом солидным следует вести себя благопристойно.

Ну и потом, ведь существуют компенсации. Собственно, вся жизнь построена на компенсациях. Экстравагантные выходки — это для молодежи, взрослые люди имеют свои взрослые радости.

И никакие радости юных лет никогда не заставляли его сердце трепетать так, как сейчас — в предвкушении момента, когда этим же утром он доложит обо всем своему шефу Брайсу и увидит выражение его лица.

Чудесная, ни с чем не сравнимая перспектива.

Его просто разрывало от нетерпения.

Алиция ежедневно звонила мне на работу в обеденное время. Так было удобно нам обеим. Но в тот понедельник у нее были какие-то дела в городе, потом ее задержали на работе, потом она торопилась на поезд, потом опаздывала на встречу с Торкилем, так что позвонить не смогла и позвонила мне лишь во вторник.

Фриц ответил, что меня нет. Она поинтересовалась, когда я буду. По-датски Алиция говорила уже совсем свободно, и ей без труда давались даже весьма изысканные и сложные обороты. Фриц ответил, что не знает, и на этом, скорее всего, их разговор и закончился бы, если бы Фриц вопреки датским обычаям не прибавил кое-что от себя (Алиция, уже изучившая датчан, по собственной инициативе ни за что не спросила бы ни о чем больше).

— Боюсь, не заболела ли она, — вот что добавил Фриц. — Вчера ее тоже не было.

Это встревожило Алицию, она стала расспрашивать и выяснила, что мое отсутствие весьма странно, ибо, во-первых, в конце прошлой недели я была здорова как бык, во-вторых, никого не предупредила, что не приду, в-третьих, я прекрасно знала, что у нас много работы, и даже обещала несколько рисунков закончить побыстрее, а уж если обещала, то всегда держала слово. И вот рисунки лежат на столе незаконченные, а меня нет. Чрезвычайно странно.

Обеспокоенная Алиция позвонила мне домой. К телефону никто не подходил, но это еще ни о чем не говорило. Я могла куда угодно выйти, а домработницы не было дома. Поэтому Алиция позвонила еще раз поздно вечером и узнала от домработницы, что меня нет, домработница не видела меня с воскресенья, в моей комнате нормальный беспорядок.

На следующий день, уже не на шутку обеспокоенная, Алиция с утра висела на телефоне. Меня нигде не было.

Домой на ночь я не возвращалась. Никто ничего не знал обо мне. Расспросы Алиции очень встревожили Аниту, с которой я договорилась встретиться во вторник, но не пришла и не подавала никаких вестей, а ведь Анита переводила мою книжку, в чем я была заинтересована куда больше ее. Весь вечер она была вынуждена переводить одна, злилась, названивала мне, а меня все не было и не было.

Все это заставило Алицию задуматься. Подумав, она в четверг вечером, после работы, пришла ко мне домой. Поговорив с домработницей, она осмотрела квартиру, проверила наличие моих вещей, прочла вопреки своим принципам заправленное в пишущую машинку мое письмо к Михалу, хотя это ей ничего не дало, ибо письмо состояло в основном из рассуждений на тему: каковы шансы Флоренс на победу в очередных скачках; потом напилась кофе, посидела за столом и ничего не решила. Какое-нибудь любовное приключение? Не похоже на меня. Уж скорее можно предположить, что мне очередной раз что-то втемяшилось в голову и я решила немедленно ехать в Польшу. Причем ехать в чем была — без вещей, без денег, без документов, которые лежали в столе и среди которых не хватало только паспорта. Алиция обзвонила все больницы, звонила в полицию и пожарную команду. Никто обо мне ничего не знал, я как сквозь землю провалилась.