Джозефина Тэй - Поставь на карту жизнь. Любить, но не терять рассудка. Что сказал покойник

«Но почему облегчения?» — задала она себе вопрос, слушая, как они обмениваются приветствиями. Она же знала, что Уолтер будет здесь. Так почему же облегчение? Оттого, что теперь можно переложить светские обязанности на Уолтера?

Но те или иные светские функции ей приходилось выполнять ежедневно, и она давно перестала тяготиться ими. Да и вряд ли можно было воспринимать Сирла как обузу. Она редко встречала людей столь легких в обращении и нетребовательных. Почему же эта радость при виде Уолтера? Идиотское ощущение, что теперь все будет хорошо? Так чувствует себя маленький ребенок, побродивший неизвестно где, когда попадает в знакомую обстановку.

Уолтер обрадовался Сирлу и оттого стал ей еще милее. Он был обыкновенный человек со своими недостатками, на лице у него стали уже залегать морщины, а на лбу появляться залысины, но это был Уолтер, реально существующий, а не… некто, наделенный сверхъестественной красотой, объявившийся однажды на заре творения за пределами памяти человеческой.

Она с удовольствием отметила, что рядом с высоким Уолтером Сирл казался почти коротышкой и обувь на нем была хоть и дорогая, но — по английским меркам — недостаточно элегантная.

«Подумаешь, какой-то фотограф, — сказала она про себя и тут же сама себе удивилась: — Что это я?»

Неужели Лесли Сирл произвел на нее такое впечатление, что ей понадобилась чья-то защита? Да вовсе нет!

Среди северных народов такая запредельная красота не редкость, и ничего нет удивительного в том, что она наводит на мысль о жителях подводного царства.

Этот молодой человек просто американец скандинавского происхождения, не умеющий толком выбрать себе обувь, но умеющий талантливо использовать правильно выбранную линзу. Ей нет нужды осенять себя крестным знамением или бормотать заклинания.

Пусть так, но, когда Эмма спросила его за ужином, нет ли у него близких в Англии, она ощутила смутное удивление — неужели у него могут быть родственники, как у всех?

Оказалось, могут — одна кузина, больше никого.

— Мы с ней не в лучших отношениях. Она художница.

— Вы не одобряете ее творчества? — спросил Уолтер.

— Да нет. Мне ее картины скорее нравятся — те, что я видел. Просто мы друг друга раздражаем и потому стараемся встречаться пореже.

Лавиния спросила, что она рисует: портреты?

Лиз, не принимавшая участия в разговоре, подумала: интересно, писала ли она когда-нибудь своего двоюродного брата. Должно быть, очень приятно взять в руки кисть и палитру и запечатлеть ради собственного удовольствия красоту, которая иначе тебе никогда не принадлежала бы. Хранить ее, пока жив, и любоваться ею, когда захочется.

«Элизабет Гарроуби, — прикрикнула она на себя, — ты, кажется, вот-вот начнешь развешивать на стенах портреты актеров».

Отнюдь нет, дело вовсе не в этом. Чувство это не более предосудительно, чем восхищение скульптурами Праксителя. Если бы Пракситель когда-нибудь надумал увековечить бегуна, берущего барьер, то этот бегун непременно был бы похож на Сирла. Надо будет как-нибудь спросить у него, где он учился и участвовал ли когда-нибудь в беге с препятствиями.

Она слегка огорчилась, заметив, что матери ее Сирл не понравился. Разумеется, никто никогда не догадался бы об этом, но Лиз прекрасно знала свою мать, могла с максимальной точностью определить, как она будет реагировать в любой ситуации, и понимала, что за привычно невозмутимым фасадом клокочут сейчас недоверие и подозрительность. Точно так же, невидимая постороннему глазу, вскипает и клокочет лава за приветливыми склонами Везувия.

Тут, конечно, она была права. Лишь только Уолтер увел гостя показать ему его комнату, а Лиз отправилась к себе переодеться к обеду, миссис Гарроуби допросила сестру относительно неизвестного типа, которого она приволокла в дом.

— Откуда ты знаешь, что он вообще был знаком с Куни Уиггином? — спросила она.

— Если он не был с ним знаком, то Уолтер скоро это выяснит, — отозвалась рассудительно Лавиния. — Не тормоши меня, Эмма. Я устала. Прием был совершенно ужасный. Все орали, как сумасшедшие.

— Если Сирл задумал ограбить Триммингс, пожалуй, будет поздновато, когда Уолтер выяснит к завтрашнему утру, что он никогда не был знаком с Куни.

— Не понимаю, почему ты так подозрительно к нему относишься. Сколько раз к нам приезжали без всякого предупреждения люди, которых мы вовсе не знали…

— Что правда, то правда, — сказала Эмма хмуро.

— И до сих пор ни разу не было, чтоб кто-нибудь оказался не тем, за кого себя выдавал. Почему ты выбрала именно Сирла?

— Уж очень он миловиден. От такого добра не жди.

Тут была вся Эмма — воспользоваться маловыразительным словом, только бы не назвать кого-то красивым.

Лавиния заметила, что, поскольку мистер Сирл будет у них только до понедельника, больших бед натворить он просто не успеет.

— А если он настроился нас обворовать, его ждет большое разочарование, когда он обшарит Триммингс. Мне как-то сразу не приходит на ум, что имело бы смысл волочь хотя бы до Уикхема.

— А серебро?

— Мне не верится, что кто-то не поленился бы явиться на прием к Кормаку, назвался знакомым Куни, искал встречи с Уолтером — и все для того, чтобы завладеть парой дюжин вилок и несколькими ложками да подносом для визитных карточек. Не проще ли взломать ночью замок?

Но миссис Гарроуби, по-видимому, осталась при своем мнении.

— Всегда удобно иметь покойника, если хочешь набиться кому-то на знакомство, — сказала она.

— Да ну тебя, Эмма, — рассмеялась Лавиния не столько над фразой, сколько над чувствами, породившими ее.

Итак, миссис Гарроуби сидела насупившись, пряча за внешней любезностью тяжелую неприязнь. За серебро она, конечно, не опасалась. Она боялась того, что уклончиво назвала миловидностью молодого человека. Красота сама по себе не внушала ей доверия, а как потенциальную угрозу своей семье — она ее просто ненавидела.

Однако Эмма, вопреки предсказанию Марты, не выставила молодого человека из дому первым делом в понедельник утром. К утру понедельника обитателям Триммингса — всем, кроме самой Эммы, — казалось невероятным, что еще в предыдущую пятницу они о Лесли Сирле и слыхом не слыхали. Никогда еще Триммингс не видал гостя, который сумел бы так прижиться в доме, как Сирл. Не бывало и таких, кто сделал бы жизнь всех без исключения обитателей его столь содержательной.

Он гулял по ферме с Уолтером, восхищаясь новыми выстланными кирпичом дорожками, свинарником, сепаратором. Он в свое время проводил школьные каникулы на ферме, обладал некоторыми познаниями в сельском хозяйстве и ловил все на лету. Он терпеливо стоял на поросших травой тропинках, пока Уолтер заносил в записную книжку описание какого-то росточка живой изгороди или птичьей трели, которые могли пригодиться ему для передачи в следующую пятницу. Он фотографировал и добротность фермерского домика семнадцатого века, и сюрреалистическую нелепость Триммингса, умудряясь схватить сущность и того и другого. Правду сказать, снимая Триммингс, он так искусно сумел показать всю его несуразность, что Уолтер, рассмеявшийся было, испытал некоторое смущение. Этот милый молодой человек был значительно сложнее, чем можно было предположить после их беседы о сельском хозяйстве. Уолтер так усвоил роль старшего в их взаимоотношениях, что взгляд на эти фотографии привел его в полное замешательство, будто его собственная тень вдруг заговорила.