Ларс Миттинг - Шестнадцать деревьев Соммы

Пара сотен надгробий. Прошло столько лет, а их все еще навещали. Во многих местах в букеты были воткнуты записки. Я присел на корточки, разглядывая одну из них, ламинированную в пластик. Она была написана недавно, внучкой рядового, погибшего 1 июля 1916 года. Она писала солдату, что его вдова больше не вышла замуж. « She missed you terribly, never remarried and took great delight in bringing up her only child» [70] Ей ужасно не хватало тебя, она больше не выходила замуж и находила большое удовольствие в воспитании своего единственного ребенка ( англ. ). .

Гвен сидела в машине, глядя прямо перед собой. Я немного поплутал по кладбищу, повернул было назад, но увидел еще одно захоронение в паре сотен метров оттуда. Оно было вдвое больше первого. Почти все погребенные там были убиты 1 июля, в первый день битвы.

Мы поехали дальше. Молчание становилось неприятным, и чтобы избежать его, я остановился возле кладбища на окраине Альбера и снова пошел один к железным воротам.

Все поплыло перед моими глазами. Так бывает, если подойти к высокой башне и посмотреть наверх. Или если плыть на пароме и посмотреть вниз. Кресты тянулись до самого горизонта. Имена французские. Я прошел до конца, пытаясь прикинуть число похороненных. Насчитал три тысячи. Обернулся и увидел, что на всех крестах по два имени. Теперь ко мне были обращены три тысячи новых имен. Французские могилы не были украшены. Половина текущей во мне крови происходит от народа, который не любит ворошить прошлое, сказал я себе. Это британцы приходят на могилы, это британцы отказываются забыть.

— Совсем нет цветов, — сказал я Гвен. — Так странно…

Я завел машину, и мы поехали. Моя спутница продолжала молчать.

— После той войны девятьсот тридцать гектаров земли во Франции было занято военными кладбищами, — сказала она через некоторое время. — Мы на все будем заходить?

И тут, словно нас принесло туда течением, показался щит с надписью «Отюй».

— Ты проехал мимо? — бесстрастно спросила Гвен.

— Дa, — сказал я. — Слишком… тяжело. Даже захотелось повернуть домой.

— Смотри, — сказала она, кивнув на самую высокую точку на местности, на вершине пологого склона.

Там возвышался какой-то чужеродный колосс, цвет которого в дымке было не определить. Огромная арка, не гармонирующая с окружающим ее пейзажем, словно кричащая поверх холмов.

— Тьепваль, — сказала Гвен. — Памятник не вернувшимся с войны.

Я посмотрел на нее.

— Прекрати! — прошипела она. — Я не была здесь. Просто хорошо учила историю.

— Успокойся. О Тьепвале рассказывал оружейник. Я просто хотел сказать, что арка несуразно огромная.

— А знаешь, почему ?

Поставив машину на нейтралку, я подчеркнуто четко произнес:

— Нет, не знаю.

— Чтобы на ней уместились все имена. Они высечены на колоннах. Семьдесят три тысячи солдат. Которые пропали без вести или которых не сумели опознать. Именно здесь ты найдешь солдат дедушкиной роты. И нет, я туда не хочу.

Сзади подкатил автобус с туристами. Я отъехал к придорожной канаве, чтобы пропустить его. Выжидательно посмотрел на Гвендолин, но она больше ничего не сказала.

Мы двинулись дальше, постепенно спускались ближе к реке, доехали до обзорной площадки и вышли. На склоне под нами желтел в дымке осенний лес.

Вот я и на месте. Раньше я много раз представлял себе Анкр — как он свободно течет по руслу из округлых камней, среди темного непроходимого леса, заросшего у земли кустами, заваленного сухостоем. Огромного, раскинувшегося на километры. Но в действительности я увидел широкое болото; сама же река оказалась просто полноводным ручьем. Деревья росли небольшими рощицами. Дно долины покрывали мириады стоячих прудов и канав с серо-коричневой водой. И мне открылось, как та война приобрела такой характер. Ведь сотни тысяч людей сражались на открытой местности: ни гор, ни утесов, любые передвижения заметны издали.

Вряд ли трудно будет найти лес Дэро. Улучить момент, достать военную карту Уинтерфинча и сверить ее с местностью. Найти их пулеметные позиции рядом с ореховыми деревьями. Вряд ли это далеко от Спейсайд-авеню, линии снабжения, где он и был найден с оторванной рукой.

Гвен, наконец, вышла из машины. Облокотилась о капот и поднесла руки к радиатору, под струю теплого воздуха.

— Узнаешь эти места? — спросила она.

Я покачал головой.

— Совсем не узнаю. Но где-то там внизу есть лес, — сказал я, показывая на склон.

— Интересно, где же ферма?

Я огляделся. Раньше я думал, что она расположена возле рощи, но дно долины было заболочено и непригодно для обработки. Тут и там стояли дома-фургоны, и я не мог взять в толк, чем можно заниматься на этой пропитанной водой земле.

— Да кто его знает… — сказал я. — Должно быть, выше по склону, где лучше земля.

На Гвен была голубая рубашка с короткими рукавами. На запястье у нее тикали дедушкины часы.

— А ты хочешь увидеть лес? — спросил я. — В котором он потерял руку?

Она поправила одежду.

— Дa. Я решила, что сделаю это. Все равно же мы увидим его только на расстоянии.

Молчание меня выдало. Для меня единственно честным было бы пережить все заново, каждый наш шаг, в те же часы, и посмотреть, что из этого выйдет.

— Ты что, собираешься зайти в лес? — удивилась Гвен.

— Пока не знаю. Но мне нужно попасть туда рано утром. В то время, когда все и произошло.

— В лес ты не пойдешь, — заявила она. — Или я уеду домой.

Я оглядел окрестности. Надеялся, что почувствую дрожь в коленях, переживу серию дежавю, и тогда события 1971 года оживут и найдут во мне отклик. Но единственным живым человеком здесь была Гвен, и я понял, что распутье, у которого я стою, более судьбоносно, чем я предполагал.

— Поехали, — сказал я.

Совсем скоро перед нами возник новый указатель, а на нем — название, словно злой дух отравлявшее мою жизнь.

Отюй.

— Ну, надо так надо, — решил я. — Идем пешком.

Мы оставили «Бристоль» возле военного кладбища и пошли в сторону жилья. Мимо с ветерком пронесся «Рено 4» — так, что затрепетали обшлага моего пиджака. Где-то тявкали собаки. Отюй я себе тоже пытался представить, и мне виделся оживленный городок с бельем, сохнущем на веревках, и выглядывающими из окон жителями. А оказалось, что это пустынная деревня без единого магазинчика — одни пыльные домишки из кирпича цвета ржавчины и старые автомобили-мини. На въезде двое мальчишек играли в футбол. Мы прошли мимо женщины, пропалывавшей грядки на огороде, — она не обратила на нас никакого внимания.

Гвен взяла меня за руку. Сжала ее некрепко, но, казалось, каждый ее нерв перетек из ее руки в мою. Однако ток шел только в одном направлении. От меня к ней не передавалось ничего, и я презирал собственную подозрительность: она-то вцепилась мне в руку, словно мы с ней шли к церковному алтарю.