Ларс Миттинг - Шестнадцать деревьев Соммы

Нечеткая игра теней, расплывчатые образы… и все же я сильнее, чем когда-либо, ощущал свою близость к родителям. Представлял, как мама растерялась, впервые попав в Отюй и расспросами узнав дорогу на ферму, куда ее не пустили. Мне казалось, я проник в мысли, одолевавшие ее, когда она вернулась сюда, чтобы поставить точку в каком-то деле.

Я знал, что не должен останавливаться, что следует повторить все наши действия шаг за шагом и рано утром, уже скоро, пойти заново пережить ту смерть.

Но я отогнал от себя эту мысль. В эту секунду вокруг царили тишь да благодать. Ничего рискованного, ничего безрассудного в этой поездке. Они приехали сюда завершить какую-то старую историю, оставить ее в прошлом.

Человек в печали не закажет окуня под шафрановым соусом.

Постепенно Гвен отдалялась от меня, а я едва замечал это. За едой она молчала, произнеся только одну фразу, над которой я потом долго размышлял. Мельком взглянув на мой бокал с водой, сделала мне выговор, но подала его, как дружеский совет.

— Эдуард, — сказала она. — Когда ешь в таком месте и тебе дают такие чистые бокалы, рот нужно утереть салфеткой до того, как пригубишь. Тогда на бокале не останется следов.

Она как будто предчувствовала.

Что этот совместный ужин окажется для нас последним.

Мы не спали друг с другом в тот вечер. Гвен закрылась одеялом и повернулась ко мне спиной.

Сон не приходил. В голове шумело после долгой поездки, так что я оделся и тихонько прошел по коридорам. Мы поселились в отеле базилики, но я был не в настроении поведать Гвен о том, что мы с родителями, вероятно, ночевали тут в 1971 году.

В гостиничке было всего десять номеров. Проходя мимо покрашенных белой краской дверей, я задавался вопросом, за которой из них мы тогда жили. Здесь, должно быть, тоже имелась книга регистрации постояльцев двадцатилетней давности. Я вышел подышать прохладным ночным воздухом и дошел до церкви. На улице рядом горланила пара подгулявших французов, мимо проехал и исчез за углом бледно-серый «Ситроен» с желтыми фарами.

Жослен Берле жила примерно в часе езды отсюда. По дороге сюда я рассказал Гвен о ней. Может быть, завтра мы сумеем с ней встретиться. Но что, если она расскажет, что в то время показания дал человек с одной рукой? Я никогда не питал неприязни к Дункану Уинтерфинчу. Тем более здесь. Не его вина была в том, что произошло. Я начал планировать, как мы поедем дальше, в кабинет врача в Ле-Кротуа, где меня нашли.

Когда я вернулся, Гвен все еще спала, и мне вспомнились Шетландские острова, вечер, когда мы напились «У капитана Флинта» и заселились в пансионат «Сульхейм гест хаус». Смешки и касания на лестнице, а потом мы шмыгнули в номер, заперли дверь и раздели друг друга в просачивающемся сквозь гардины призрачном свете.

Такой же свет падал на нее и теперь, в эту ночь в восьмом номере отеля базилики. Ее тело было окрашено желтоватым отсветом. Я лег на диван и заснул в том же напряжении и на том же расстоянии, что и в первые ночи на Шетландских островах. Номер отеля превратился в Хаф-Груни и Квэркус-Холл, а половицы между нами — в морские волны.

Я проснулся от всхлипываний. Гвен сидела в халате, держа в руках спрятанные мною от нее фотографии.

— Ты не показывал их мне, — сказала она без выражения, словно обращалась к половым доскам.

Я сел. Мой чемодан был выпотрошен. Рубашки были развешены на рейке для одежды. Брюки аккуратно сложены на полке.

— Я переснял его карту времен войны в Квэркус-Холле, — признался я. — Я тогда еще подумывал — может, у тебя другие планы…

Но фотография, на которую смотрела Гвен, была не снимком военной карты, а моим фото с игрушечной собачкой.

— Это у тебя другие планы, оказывается, — сказала она. — Да мне дела нет до того, что ты фотографировал втихаря. А вот интересно, почему ты не показал мне эти фото?

— Ну же, признайся, что ты бывала тут и раньше. У вас же был тут летний дом?

Девушка как будто не услышала. Не могла отвести глаз от этого снимка, сгорбилась, стараясь сдержать всхлипывания.

— Я не знаю, что случилось с твоими родителями, — сказала она еле слышно.

— Ты не ответила, — настаивал я. — У вас тут был дом.

— Летний дом? — рассеянно буркнула Гвен, как будто я спросил, не видела ли она мои носки.

— Эйнар писал о нем в одном из писем.

— Чушь, — сказала она, покачав головой. — Не было у нас никакого летнего дома.

Я натянул одежду, в которой ходил вчера. Гвен продолжала сидеть, глядя на мое фото с игрушечной собачкой.

— Что там такое с этой фотографией? — спросил я, затягивая ремень.

Она выдвинула ящик комода. Повозилась с шлифованными флакончиками духов, с тенями для век. Достала косметичку от Джудит Лейбер и запихала все назад, под черные резиночки. Пробормотала что-то неразборчивое. С силой задвинула ящик. Подскочила ко мне в ореоле гнева и ночного крема от Элизабет Арден. Толкнула меня обеими руками к стене и залепила мне пощечину.

— Одно тебе скажу, Эдуард. Там, на хуторе, когда я ходила в старой рабочей одежде и не мылась под душем, это было лучшее время в моей жизни. Картофельная лепешка с этим странным сыром — самое вкусное из того, что я когда-либо пробовала.

Мне стало нехорошо. Я сел, обхватив голову руками и проклиная себя за то, что не рассказал ей все. Те недели в Хирифьелле и мне никогда не забыть. Я подошел к ней и провел рукой по ее волосам. Она головой стряхнула мою руку и достала сигарету. Ногтем провела по бумаге, осторожно распотрошила ее, и табак улегся пирамидкой в ее ладони. Встала, открыла окно, сдула крошки на улицу. Кинула на меня взгляд в зеркало.

— Обещай мне одно, — сказала она, — что ты никогда не зайдешь в тот лес.

Я смотрел в окно. Гвен поцеловала меня в лоб и добавила:

— Прогуляйся, mon chéri [72] Дорогуша ( фр. ). . Спустись к Анкру, покури «Голуаз». Сделай что-нибудь театральное. Призови дождь, бурю. Дай мне побыть одной.

Пристальные взгляды из-за стойки администратора. Желтые осенние листья, облетающие под порывами ветра и липнущие к окнам.

Кровать была застелена. Простыни заправлены. На письменном столе лежали фотографии. Пустая пачка от «Крейвен А». На спинке стула висел пиджак Дункана Уинтерфинча.

Она оставила письмо.

«Эдуард. Я уезжаю домой, на Анст. Не ищи меня. Я выставлю Хаф-Груни на продажу. Деньги пойдут на содержание Квэркус-Холла. Будь добр, не возражай, пощади меня и себя.

И тебе тоже лучше поехать домой. Оставь себе дедушкин пиджак на память.

Of the summer when we were forever young [73] О лете, когда мы были вечно молодыми ( англ. ). .

Гвен».

Я сел на кровать. Ждал появления чувства, которое так и не возникло. Желания страдать от неразделенной любви, жестоко и неистово. Потребности броситься на вокзал, озираясь с отчаянием, схватить за плечо девушку в похожей одежде, перепугаться, увидев, что это не Гвен, громко звать ее, чтобы ее имя разносилось над перронами.