Татьяна Шахматова - Унесенные блогосферой

По-настоящему прекрасны у этой женщины были волосы: темные, почти черные, гладкие, до плеч, прямыми линиями обрамляющие лицо. Судя по состоянию кожи шеи и вокруг глаз, ей было сорок три или даже сорок пять. Хотя, если не приглядываться, то можно дать и меньше. Больше всего удивляли ее глаза. Это были глаза-сканер, глаза-фото, наверное, в нужных случаях – глаза-ружье. Небольшие, но невозможного бирюзового цвета.

Вика представила меня. Ада Львовна изобразила, что только сейчас заметила присутствие человека в полуметре напротив. Глаз-фото моментально сделал кадр.

– Потрясающе похожи, – кивнула она в мою сторону и бросила, уходя: – Я подумаю, что можно сделать.

Когда в сопровождении Надежды Миллер удалилась на достаточное расстояние, Виктория потрясла перед моим носом бумагами, полученными от Лилечки.

– Знаешь, что это?! – воскликнула она в полном отчаянии.

Само собой, я не знал и мог только догадываться, что это бумаги на мое отчисление, но оказалось, я ошибся.

– Это отрицательная рецензия на мою методику! Отрицательная! Представляешь?!

Вика выругалась и попыталась вытащить сигарету, но вовремя спохватилась.

– Да, теперь же еще и закон! – прорычала она, яростно размалывая сигарету в труху. Видимо, эта процедура ее немного успокоила, во всяком случае, продолжала она уже почти спокойно:

– Я отдала методику на кафедру с просьбой о рецензии у профессора Морозовой. А этот говнопес, этот гнидокот, Сандалетин… Он же морозовский ученик… В итоге он как-то там подлизался, подмазался, рецензию написал сам, а ей принес на подпись.

Все было ясно, я только уточнил, подписала ли Морозова отрицательную рецензию.

– Собиралась, но что-то у нее там где-то екнуло, она прочитала оба текста и вернула без подписи.

– И что теперь?

– Что? – передразнила меня Вика, уничтожая вторую сигарету тем же способом, что и предыдущую. – Пришлось подписать бумагу, что забрала рецензируемую методику. Теперь другого рецензента искать!

– А про мое отчисление правда?

– Правда! – резанула она и на всех парах понеслась прочь.

– Почему ты не сказала, что Сандалетин был в тебя влюблен? – поинтересовался я, догнав тетку на полпути к автомобильной стоянке.

– О-о-о! – Виктория закатила глаза. – Я ж тебе говорю, поменьше слушай Миллер. У нее всегда кто-то в кого-то влюблен.

Это был достойный ответ. Вернее, это был ответ, достойный Виктории.

– Ну а про месть – это Миллер серьезно? – спросил я, все еще находясь под сильным впечатлением от этой действительно потрясающей женщины.

– Про месть – вполне серьезно. Но тут я с ней скорее согласна, – успокаиваясь, проговорила Виктория. – Только пока не приложу ума как!

– Так все-таки Миллер на твоей стороне? – сделал я еще одну попытку.

– Не советую так думать, – усмехнулась Вика.

«Солдат шел в самоход, прикрываясь лунным светом, окутанный флером грез и мечтаний. Путь его лежал в местный рекреационный центр, состоявший из трех пивных, расположившихся полукругом в прямой видимости от проходной части…» – прочитал я и зажмурился. Отложил компьютер: неприятным было даже шуточное напоминание об армии, которую я миновал благодаря поступлению в университет, но теперь из-за Сандалетина армия вновь стала обретать четкие очертания в ближайшей перспективе. Кто бы мог поверить – меня отчисляют! И тут уже не перепутаешь «благодаря» и «из-за», как делают это школьники на ЕГЭ. Именно из-за Сандалетина, а не благодаря ему, так как благодарить этого козла мне точно не за что.

Сегодня мы с Викторией остались дома, чтобы поработать вдали от процессуальной суеты. Тетка с утра завалилась на диван и в тоске перелистывала свою многострадальную методику, стараясь утешиться перепиской с каким-то профессором из МГУ, который заверял ее, что совершенно согласен с ней в плане трактовки оскорбительного речевого поведения. Кажется, ей стало немного легче и вчерашнее потрясение начало понемногу забываться. Во всяком случае, она перестала причитать что-то вроде «отношения отношениями, а работа работой», «как так можно с работающей методикой?» и переписывалась с профессором уже молча, почти по-деловому.

Я снова не пошел в университет, – теперь мне было уже вроде как и не надо. Но сосредоточиться на переписке Светланы и Валерия Романихиных сегодня снова не получалось. Конфликт с Сандалетиным не шел из головы. Я не понимал, как бороться. Ну, допустим, у меня были пропуски. Но явно не столько, сколько нарисовал мне мой преподаватель. Вопрос в другом: как доказать? Ведь ему в университете верили на слово, а мне – нет. Вика обещала кому-то позвонить в главном здании, но то ли Сандалетин позвонил туда раньше, то ли просто контакт перестал работать. В общем, она позвонила, но без толку. Сандалетин же продолжал делать гадкие намеки на перспективы моей скорой военной карьеры.

Скрывать тут нечего: служить я боялся, более того, испытывал к службе в армии настоящее человеческое отвращение. Наверное, любое другое животное, и человек в том числе, не горит желанием оказаться в ограниченном пространстве вместе с парой сотен таких же взрослых половозрелых самцов. При мысли об этом инстинкт самосохранения включался вопреки доводам разума о долге, чести, военной профессии, о том, что не так уж страшно, в конце концов, тот же Пашка служит и даже доволен. Но дело было не только и не столько в противоборстве разума и инстинктов.

Каждое время по-своему уникально. Наше уникально отношениями с информацией. В мире киберпанка наука движется семимильными скачками и стремительно молодеет. Если говорить образно, то во времена романтического XIX века наука представлялась мне прекрасной дамой в шелках и кринолинах, общаться с которой могли позволить себе лишь члены высшего общества. В утилитарном XX веке наука стала рассудительной барышней в толстых линзах и небольшим избытком веса от постоянного сидения в библиотеках и лабораториях. Современная же наука – это ловкая быстрая малолетка-индиго, гуттаперчево лавирующая между границами дисциплин, сочетающая несочетаемое, каждый день требующая новых игрушек-гаджетов, которые она моментально приспосабливает для своих индиго-игр.

Тридцатилетний доктор наук становился все менее удивительным явлением. Если не в России, то уж в Европе точно. Это тоже одна из моих амбициозных целей. Так что Сандалетин пугал меня не столько армией, сколько временем, и это было по-настоящему страшно, потому что упускать драгоценное время из-за прихоти какого-то там обиженного Викиного поклонника казалось страшно нелепым и совершенно не укладывалось в голове.