Мэри Кубика - Моя малышка

Но делиться этими соображениями с Джозефом, конечно, не решалась.

Как-то раз Мэттью пришел с обожженными руками. И кисти, и предплечья страшно покраснели и были покрыты волдырями. Сразу было видно, как ему больно. Только одно предплечье было перевязано тонким бинтом. Мэттью держался за это место другой рукой. В дом вошел неуверенно, будто не знал, стоит ли мне показываться в таком виде. Я сразу ахнула и побежала к холодильнику за льдом.

Мэттью сказал, что в приюте, где он живет, случился пожар. Я спросила, что это за приют. Мэттью нехотя ответил – приют для бездомных. Вспомнила, как мама собирала нашу старую одежду, чтобы отдать бездомным, но в остальном это слово было для меня чем-то совершенно ко мне не относящимся. Представила, как Мэттью надевает чьи-то обноски и спит на чужом постельном белье, и мне сразу стало очень грустно.

Я сразу поняла, что на этот раз Мэттью говорит правду, потому что он смотрел мне в глаза, а когда рассказывал про баржу на Миссури, всегда отводил взгляд и принимался внимательно изучать отклеивающиеся обои на стенах моей комнаты.

Мэттью пришел с сумкой, набитой вещами. Там лежало все его имущество. Сказал, что больше в этот приют не вернется и в другой тоже не пойдет. Все, хватит с него. Сначала Мэттью не объяснил, при каких обстоятельствах получил ожоги. Но про приют рассказал. Учреждение это было вечно переполнено, кроватей на всех не хватало, и бывали дни, когда приходилось ночевать на полу. Вещи свои следовало прятать, и, найдя их на прежнем месте, Мэттью считал, что ему повезло. Он описывал комнату, заставленную рядами одинаковых коек с тощими матрасами и разномастным постельным бельем. Одни одеяла и простыни были рваные и все в пятнах, другие – чистые и новые. Мэттью объяснил, что брали их из пожертвований. Привозили то, что больше никому не надо. По взгляду Мэттью я видела, что он и сам чувствует себя так, будто никому не нужен, и хотела показать ему, что это неправда.

Потом Мэттью рассказал, что в таких приютах живут в основном наркоманы и алкоголики, а руководство приюта на все, что там творится, смотрит сквозь пальцы. Мэттью признался, что иногда, чтобы получить чистую простыню или полноценный ужин, делал всякие неприятные вещи, за которые ему потом было очень стыдно.

– Какие? – спросила я.

– Лучше тебе не знать, – ответил он.

А потом Мэттью рассказал, что случилось в приюте и откуда у него ожоги, хотя больше я у него об этом не спрашивала. Решила, что эта история, должно быть, такая же неприятная, как и та, про неприятные вещи.

Мэттью сказал, что случился пожар. Может быть, подвела неисправная проводка, хотя, скорее всего, приют подожгли намеренно – так думал Мэттью. Я спросила, кто его поджег и почему. Мэттью ответил – скорее всего, люди, которых не приняли из-за нехватки места. Два человека погибли: мужчина и его десятилетний сын. Все запасные выходы были загорожены койками и всяким хламом, поэтому на улицу удалось выбежать только через главный вход.

Я смотрела на большие красные пятна на руках у Мэттью. Представляла дом, объятый пламенем, черные обугленные стены. Все сгорело. Сразу вспомнила, как Джозеф рассказывал про грешников в аду – том месте, где их карают и подвергают мучениям демоны, драконы и сам дьявол. Наказание без надежды на помилование. Озера огня. Печи. Кругом огонь, огонь, огонь.

Тогда-то я и решила: что бы ни случилось, ноги моей не будет в приюте для бездомных. Хотя сама там никогда не бывала и знала об этих учреждениях только по рассказам Мэттью.

– Где он поселился, когда ушел из приюта? – спросила Луиза Флорес, отвлекая меня от размышлений.

Думаю про Мэттью и про взгляд, полный разных чувств и мыслей, который появился у него, когда он ушел из дома. Мне всегда нравился цвет глаз Мэттью – такой насыщенный, теплый коричневый. Совсем как сироп, которым мама поливала для нас мороженое. Смотрела Мэттью в глаза и не могла наглядеться.

– Клэр, – окликает Луиза Флорес, – слышала вопрос?

Прежде чем успеваю ответить, звонит телефон. Старуха достает мобильник из кармана сумки и, наморщив брови, глядит на дисплей. Потом отодвигает стул от стола так резко, что я вздрагиваю.

– Подожди минутку, – говорит она. – Потом расскажешь.

Затем обращается к парню в углу:

– Глаз с нее не спускай. Скоро вернусь.

И выходит из холодной комнаты. Каблуки стучат по бетонному полу. Когда за Луизой Флорес запирает дверь второй дежурный, парень тихонько шепчет:

– Я бы на твоем месте тоже их укокошил.

Утром раздается стук в дверь. Зои в своей комнате, собирается в школу. Одевается, причесывается и так далее. Уиллоу в ванной. Выхожу из спальни и шагаю по коридору. Успела надеть только твидовые брюки и блузку, кардиган остался лежать на кровати. Волосы у меня еще мокрые, но сохнут гораздо быстрее, чем мне бы хотелось.

Теснеее прижимаю Руби к себе. Идя по коридору, замечаю, что дверь в ванную чуть приоткрыта. Уиллоу стоит перед зеркалом и смотрит на свое отражение. Волосы у нее мокрые, как и у меня. Капельки воды падают на рубашку Зои. Один глаз накрашен черной тушью. Уиллоу наклоняется к зеркалу, собираясь красить второй, но потом замирает и оттягивает воротник рубашки, пока не показывается нежная кожа груди. У меня перехватывает дыхание. Только бы ребенок не раскричался. Уиллоу проводит пальцем по каким-то следам на молочно-белой коже вокруг соска. Инстинктивно подаюсь вперед и стараюсь лучше разглядеть, что у нее там за отметины. И тут понимаю, что собой представляют ее шрамы – отпечатки зубов.

В дверь снова стучат. Вздрагиваю и поспешно продолжаю путь, пока Уиллоу не заметила, как я, разинув рот, разглядываю следы на ее груди.

Пришел Грэм. В руках у соседа две чашки кофе с фотографиями чикагских видов. Взглянув на младенца, Грэм проходит мимо меня и ставит чашки на кухонный стол.

– Так вот от кого по ночам столько шума, – говорит он. – Ты не говорила, что ждешь гостей.

Грэм садится, выдвигая ногой второй стул и таким образом приглашая присоединиться к нему.

– А где Крис? – спрашивает сосед, окидывая взглядом царящий в квартире беспорядок. Тут и там валяются детские вещи. Возле раковины выстроились бутылочки, на полу в гостиной упаковки подгузников и детские салфетки, около входной двери корзина с вещами, которые надо постирать. Исходящий от нее запах почти так же силен, как от мусорного бака на улице.

– Неужели уже на работу убежал? – продолжает Грэм, отважно стараясь не морщить нос.

Еще нет и семи утра.

– В Нью-Йорк улетел, – отвечаю я, усаживаясь на стул возле соседа и вдыхая божественный аромат его одеколона. Запах пачули смешивается с запахом кофе. Подношу чашку к губам и делаю глубокий вдох.