Мэри Кубика - Моя малышка

– Нет, спасибо, – отвечает она.

Но я слышу только «нет». Меня отталкивают, отвергают. Лицо заливается краской стыда.

Дождавшись, когда войдем в вестибюль клиники, начинаю действовать. Пока стоим между стеклянными раздвижными дверьми, быстро выхватываю девочку у нее из рук. Уиллоу даже среагировать не успевает. Впрочем, она и не станет затевать скандал на глазах у работников клиники и других пациентов. В качестве объяснения говорю:

– Скажем, что она моя дочка. Ты все-таки очень молоденькая. Так вопросов будет меньше.

Не дожидаясь ответа Уиллоу, направляюсь к стойке регистратора. Девушка тащится сзади, еле переставляя ноги, и пристально смотрит мне в спину. Кажется, будто взгляд холодных голубых глаз вот-вот прожжет дыру в рубашке.

– Раньше не выходила из дома, – произношу я. – Это был первый раз.

Рассказываю Луизе Флорес, как в тот день Джозеф и Айзек ушли, и сразу появился Мэттью. Он принес с собой старые кеды и помог мне завязать шнурки – сама я не умела. Сказал – не могу же я идти босиком. Не знаю, где Мэттью раздобыл эти кеды. Даже спрашивать не стала. И про спортивную кофту тоже не спросила – про тонкую оранжевую спортивную кофту с капюшоном, которую Мэттью помог мне надеть.

– Куда мы идем? – спросила я. Этот вопрос мне в тот день предстояло задать в общей сложности три раза.

– Увидишь, – ответил Мэттью, и мы вышли за порог.

– Хочешь сказать, что не выходила из дома… шесть лет? – недоверчиво уточняет Луиза Флорес.

Опускает чайный пакетик в кипяток. Над кружкой поднимается пар. Старуха принимается дергать за веревочку, будто играя с йо-йо. У нее явно не хватает терпения ждать, пока чай заварится.

Мама тоже любила чай, и тоже зеленый. Почуяв знакомый запах, сразу вспоминаю, как мама говорила, что это очень полезный напиток. Пей зеленый чай, и в старости и рак, и сердечные болезни будут не страшны. Жалко, что это волшебное средство не помогает предотвращать дорожные аварии.

– Да, мэм, – отвечаю я, стараясь не смотреть в глаза Луизе Флорес. В ее взгляде явственно читается недоверие. С таким же успехом могла написать на лбу «врунья». – Вернее, выходила, но только на задний двор.

И то редко, мысленно прибавляю я.

– Неужели тебе не пришло в голову, что это плохая идея? – спрашивает Луиза Флорес.

Вспоминаю тот день, когда мы с Мэттью отправились на прогулку. Рассказываю миссис Флорес, что была осень, воздух был холодный, а небо заволакивали плотные тяжелые тучи. До сих пор во всех подробностях помню нашу вылазку.

– Я об этом думала, мэм.

– А Мэттью сказала? Объяснила, что это плохая идея?

– Нет, мэм.

Луиза Флорес выдергивает пакетик из чашки и кладет на бумажную салфетку.

– Почему, Клэр? Если понимала, что лучше остаться дома, почему не попыталась его отговорить? – спрашивает старуха.

Молча пожимаю плечами.

Помню, как жалась к Мэттью, когда мы шли по улице. Пугало все – качающиеся на ветру деревья, проносящиеся мимо автомобили, которые шесть лет видела только из окна спальни. В последний раз в машине сидела, когда Джозеф и Мириам привезли меня из приюта в Омаху. Впрочем, меня и не тянуло на них кататься. В автокатастрофе погибли папа и мама. На машине меня доставили в этот дом. Нет, от автомобилей хорошего не жди.

Помню, как Мэттью потянул меня за рукав, и мы перешли улицу. Оглянулась, чтобы посмотреть на наш дом снаружи. Он был такой хорошенький, почти красивый. Конечно, уже не новый, и все равно наделенный своеобразным очарованием. Свежая белая краска на стенах, черные ставни. Снизу дом был выложен серым камнем, а дверь была красная. Ни разу не видела его с этого угла, с этой стороны. И вдруг я почему-то испугалась и побежала.

– Стой, – велел Мэттью, поймав меня за куртку.

В кедах бегать было неудобно, они казались мне слишком большими, громоздкими, будто приделанные к ногам гири. Я ведь совсем отвыкла от обуви. По дому ходила босиком.

– Куда спешишь? – шутливо спросил Мэттью. Но, заглянув мне в глаза, заметил, что я напугана. Я вся дрожала. – Что с тобой, Клэр? Что случилось?

Я объяснила, что боюсь машин, и туч, и деревьев с голыми ветками, колыхавшимися на холодном ноябрьском ветру. Боюсь детей, которые смотрят на нас из окон своих домов. Детей с велосипедами и мелками. Вдруг они сейчас начнут обзывать нас, как Мэттью и Айзека – чокнутыми, придурочными?

Тогда Мэттью взял меня за руку. Раньше он этого никогда не делал. В последний раз меня водила за руку мама в далеком детстве. Приятно было ощущать теплую ладонь Мэттью, когда мои собственные пальцы были холодными, как ледышки. Мы с ним дошли до конца квартала и свернули за угол. Мэттью подвел меня к странному синему знаку.

– Вот наша остановка, – сказал он.

Я не знала, что значит «наша остановка», но послушно шагала следом. Мы встали под знаком и долго ждали. Там были и другие люди. Они тоже стояли и ждали. Мэттью отпустил мою руку и принялся рыться в карманах брюк в поисках мелочи. Тут налетел порыв ветра и взъерошил мне волосы. Мимо пронеслась машина, в которой оглушительно громко орала музыка. Мне сразу стало трудно дышать. Казалось, на меня все смотрят. «Чего не видишь, то тебе не повредит», – напомнила себе я и плотнее прижалась к Мэттью, стараясь не обращать внимания ни на холодный воздух, ни на громкую музыку, ни на чужие взгляды.

Наконец прямо перед нами остановился большой бело-синий автобус с затемненными окнами. Мэттью сказал:

– Это наш.

Мы поднялись по высоким ступенькам вместе с другими пассажирами. Заметив, что я медлю, Мэттью сказал:

– Не бойся. Никто тебя здесь не обидит.

Он бросил монетки в специальный аппарат, мы прошли вперед по грязному проходу и опустились на синие сиденья. Автобус резко тронулся с места, и мне показалось, что сейчас упаду прямо на замусоренный пол. Возле наших сидений лежала банка, из которой вытекала газировка, и старая обертка от конфеты, а еще виднелись грязные следы чьих-то ботинок.

– Куда мы едем? – спросила я.

Мэттью снова ответил:

– Увидишь.

Автобус катился по оживленной улице. Меня кидало из стороны в сторону на жестком пластиковом сиденье. Каждый квартал мы останавливались, и садились другие пассажиры, пока автобус не оказался забит битком. Как и всегда, когда мне было страшно, стала думать о маме. Вспомнила ее длинные черные волосы и синие глаза. Вспомнила про Огаллалу. Принялась перебирать приятные воспоминания – все подряд, какие придут в голову. В последнее время их стало мало. В основном вспоминались мелочи – например, как каталась в продуктовой тележке в магазине «Сэйфуэй». Там еще лежал написанный синей ручкой список покупок, оставленный другим покупателем. Почерк был изящный, с завитушками – я ни слова разобрать не могла. Лили тоже ехала в своем детском креслице. Потом вспомнила, как мы с мамой ели персики и смеялись, а по подбородкам у нас стекал сок. И как сидели под высоким дубом, занимавшим почти весь задний двор нашего сборного домика, и я читала маме вслух книги, явно не предназначенные для детей.