Мэри Кубика - Моя малышка

– Это ты написала? – спрашивала мисс Эмбер Адлер, держа листок в изящных маленьких ручках.

Приходилось врать:

– Да, мэм.

Конечно же никаких сочинений в жизни не писала. И в школу не ходила. Однако Джозеф сидел поблизости с самым честным видом, да еще рассуждал, что с чтением и письменными работами у меня все более или менее в порядке, а вот поведение по-прежнему оставляет желать лучшего. Мисс Эмбер Адлер отводила меня в сторонку и в очередной раз принималась напоминать, как мне повезло, что Джозеф и Мириам взяли меня к себе. Я должна ценить это, работать над собой и отблагодарить добрых супругов послушанием.

Мисс Эмбер Адлер продолжила привозить письма от Пола и Лили Зигер, а потом и от маленькой Лили. Правда, Лили-старшая рассказывала, что Роз (Лили) выросла уже совсем большая. Она хочет отрастить длинные волосы, а недавно сама выстригла себе челку. В школе у Роз (Лили) так много подруг – и Пейтон, и Морган, и Фейт! Она просто обожает школу. Роз (Лили) – такая умная, способная девочка! Ее любимый предмет – музыка. Лили-старшая спрашивала, играю ли я на каком-нибудь музыкальном инструменте, люблю ли петь? Она утверждала, что у Роз (Лили) способности от природы. Должно быть, это семейное, предполагала она. Когда маленькая Лили научилась читать и писать, стала отправлять мне записки на бумаге, украшенной рисунками с ветками деревьев и красными птичками. А сверху значилось имя – Роз Зигер. Каждую осень в конверт вкладывали новую школьную фотографию. Моя Лили всегда была веселая, счастливая, и по снимкам было видно, как она выросла. С каждым днем Лили становилась все больше и больше похожа на маму. Я, к сожалению, пошла в другую родню – когда смотрелась в зеркало, ни малейшего сходства не замечала. Зато маленькая Лили стала просто вылитая мама, какой я ее помню по фотографиям, которые Джозеф заставил меня порвать, как только мисс Эмбер Адлер уехала.

– Я очень радовалась за Лили, – говорю миссис Флорес.

– Почему? – спрашивает та.

– У Зигеров ей было хорошо. Со мной она не была бы такой счастливой, это уж точно.

Стоило только представить, как Джозеф вытворяет с Лили то же, что со мной, как сразу возникало непреодолимое желание огреть его сковородкой по голове. Впрочем, чем старше я становилась, тем чаще меня посещали подобные мысли. Из робкой восьмилетней девочки я превратилась в почти взрослую пятнадцатилетнюю девушку и теперь отлично понимала, что Джозеф не имел ни малейшего права ходить ко мне в комнату.

– Почему ничего не рассказала социальной работнице? – спрашивает Луиза Флорес и прибавляет: – Если ты, конечно, говоришь правду.

Молча отвожу взгляд. На этот вопрос уже отвечала.

– Клэр! – отрывисто рявкает Луиза Флорес.

Когда и на этот раз сохраняю молчание, старуха продолжает, заглянув в свои записи:

– Насколько могу судить, ты ничего не предпринимала, чтобы улучшить ситуацию. Ведь можно было пожаловаться мисс Адлер. Или… – Луиза Флорес снова заглядывает в свои бумаги, – Мэттью. Но ты молчала. Предпочла взять дело в свои руки.

Отказываюсь отвечать. Роняю голову на стол и закрываю глаза. Луиза Флорес с размаху хлопает ладонью по столу. И я, и дежурная подпрыгиваем.

– Клэр! – рявкает старуха.

Все равно не поднимаю головы. И глаз не открываю. Вспоминаю, как мама держала меня за руку. «Не будешь вертеться – больно не будет». Вот я и не верчусь, сижу смирно…

– Юная леди, – продолжает Луиза Флорес, – на твоем месте я бы не отказывалась сотрудничать со следствием. А твоя игра в молчанку ничего не даст. У тебя проблемы, и очень серьезные. Даже не представляешь насколько. Два обвинения в убийстве, да еще вдобавок…

Тут поднимаю голову и устремляю на Луизу Флорес пристальный взгляд. Серые глаза, длинные серебристые волосы, кофта из колючей шерсти, морщинистые кожа и крупные зубы – большие, как у лошади. Серые кирпичные стены вдруг начинают давить на меня, солнечный свет из единственного оконца бьет по глазам. Головная боль настигает без предупреждения. Представляю тело, кровь, кишки на полу. Дверь дома открыта, но не могу сойти с места. Ноги будто превратились в желе. Тут слышу голос, велящий уходить: «Уходи!»

И тут думаю – почему она сказала «два обвинения в убийстве»? Почему два?

Когда наконец получаю возможность поговорить по телефону с Хайди, слышу, как хнычет ребенок. Спрашиваю, что с девочкой, но единственное, что жена отвечает:

– Ждем, пока подействует тайленол.

Голос звучит так, будто Хайди что-то делает одновременно с разговором. Должно быть, укачивает Руби, чтобы та наконец успокоилась и замолчала.

– Опять жар? – интересуюсь я, печатая на ноутбуке. «Риски, связанные с приобретением размещаемых эмиссионных ценных бумаг…» Едва слушаю подробные рассуждения Хайди. Температура не такая уж высокая, говорит жена и называет конкретную цифру, которую не смогу вспомнить даже под пытками, а потом рассказывает про поход к врачу в какую-то клинику в Лэйквью.

– Обратись в органы опеки, и все проблемы будут решены, – напоминаю я.

Больше не придется возиться с незнакомыми подростками и их детьми. Но Хайди только отмахивается:

– Давай не сейчас, Крис.

Повисает пауза. Жена не хочет, чтобы я снова читал ей нотации и повторял, что поселить у себя в доме незнакомую бродяжку – это полная дикость. К тому же наша квартира и для троих-то тесновата, не то что для пятерых. Не говоря уже о том, что, давая крышу над головой Уиллоу, мы оба рискуем очутиться за решеткой по обвинению в укрывательстве.

«Акции, предлагаемые для продажи…» Между тем Хайди продолжает рассказ о том, как ребенка показывали семейному врачу в клинике в Лэйквью. Чтобы ни у кого не возникло подозрений, выдали Руби за дочку Хайди. Трудно представить жену матерью младенца. Дело конечно же не в возрасте – при других обстоятельствах жена вполне могла бы родить ребенка. Но мы уже так отошли от всей этой кутерьмы – подгузников, бутылочек, прочих обременительных хлопот.

Однако врач и не стала особо вникать, чей ребенок. Единственное, что ее обеспокоило, – упорно держащаяся температура, а Хайди с Уиллоу просто стояли в кабинете, надеясь, что доктор предложит какое-нибудь чудодейственное средство и исцелит малышку.

По голосу слышу, как Хайди устала. Должно быть, на голове опять воронье гнездо и душ принять не успела. Когда Хайди долго не моет голову, волосы у нее обвисают, точно лапша. Под карими глазами, должно быть, мешки, да и глаза покраснели. И координация нарушилась – в середине разговора слышу, как Хайди роняет банку с газировкой. Представляю, как коричневая жидкость впитывается в паркетный пол.

– Вот дерьмо! – восклицает Хайди.