Лариса Капелле - Волшебная мелодия Орфея

— Не уверен, Иосиф, что случилось между тобой и Ожье?

— Что могло между нами случиться? — сделал непонимающий вид Иосиф.

— Это из-за Мартина?

Иосиф вздрогнул.

— Что тебе известно? — ощерился он.

— Что ты любишь моего ученика, и он скорее всего отвечает тебе взаимностью!

Хромоножка задрожал:

— Ты не смеешь!

— Еще как смею, — возразил ему Бернар, — я ведь давно замечал и ваши переглядывания, и ласковые прикосновения, и отлучки Мартина, и сколько раз ты засыпал во время утренней мессы. Просто закрывал глаза и отказывался видеть за этим нечто иное, нежели обычную дружбу.

— Ты осуждаешь нас?

— Я никого не осуждаю, брат мой, но ты не имел права забирать человеческую жизнь, — медленно произнес санитарный брат.

— Как ты догадался, Бернар, мне ведь почти удалось навести тебя на ложный след? — с внезапно проснувшимся любопытством спросил Иосиф.

— Св. Антуан направил мои мысли, и еще ты совершил одну ошибку.

— Какую, хотя в принципе сейчас не все ли равно, но все-таки какую?

— Помнишь, однажды ты сказал, что я нашел Ожье лежащим лицом вниз. Откуда ты мог узнать об этом? Я был один, когда перевернул его, и все остальные братья увидели его лицом к небу. Признаюсь, что сначала я не обратил никакого внимания. Только, пока молился, эта деталь неожиданно всплыла в памяти.

— Но ты мог упомянуть об этом сам, — возразил хромоножка.

— Нет, — покачал головой Бернар.

— А хотя какая сейчас разница! Если даже святые против меня! — махнул рукой Иосиф. — Так даже лучше. Ты прав, именно я убил Ожье.

— Он угрожал рассказать о ваших отношениях с Мартином?

— Да.

— Как ты его убил? Заклинанием?

— Каким заклинанием! — рассмеялся сухим скрипучим смехом Иосиф. — Ты думаешь, что мне подвластны силы природы? Если бы это было правдой, тогда я бы не нуждался в яде!

— Но мэтр Теодориус заверил меня, что это не может быть ядом, — слегка растерялся Бернар.

— Что он знает, твой мэтр! — с гордостью заявил Иосиф и даже стал как-то выше ростом. — Только продавать свои снадобья, которые скорее способны загнать человека в могилу! Приготовлением яда в нашей семье владели все, от мала до велика. Мои предки испокон веков жили на этой земле, и мы знаем лес и все, что растет в нем, как свои пять пальцев. Это секрет, он передается из поколения в поколение, и даже под пытками я его не выдам. Я могу приготовить около десятка разных ядов, в маленьких количествах они даже могут помочь от боли в суставах, остановить кровотечение, заглушить зубную боль, лишить человека сна или, наоборот, помочь от бессонницы! Мы обмазывали им кончики стрел, когда охотились. Достаточно задеть животное, и оно само упадет. Есть такие яды, которые действуют за доли секунды, они останавливают сердце и прерывают дыхание. Именно такой яд я и использовал против Ожье и нисколько о том не сожалею!

Бернар вскинул голову.

— Не смотри на меня так! В моей душе даже меньше раскаяния, чем если бы я придавил гадюку. Змеи приносят гораздо больше пользы и нападают, если у них больше нет выбора. Ожье относился к другой породе. Как он догадался о наших отношениях с Мартином, я не знаю. Но только одной ночью он выследил нас. А на следующий день пригрозил мне оглаской, если я не узнаю, где спрятаны тонарии! Как я ни пытался уверить его, что в тайну я не посвящен, он только смеялся. Его забавляло играть со мной, как кошка с мышкой. Никогда не думал, что познание святых книг делает человека такой грязной тварью! Ему нравилось мучить меня! И даже угрожал он не мне, а моему дорогому Мартину!

Санитарный брат отвел глаза. В его голове промелькнуло предсказание старой Бригитты: «Вот и ты ищешь истину, хочешь найти быстро и просто, там преступник, тут праведный суд. Второпях так можно настоящую правду-то мимо себя и пропустить. Проблему-то с виновным решить просто, только к чему это все приведет и подлинный ли это виновный?» В который раз убедился в справедливости слов старой колдуньи. Ведь она все увидела: и про бродягу, и про подлинную натуру псевдо-Ожье, и про нелегкий суд, который был вынужден вершить Бернар.

— В ту ночь я его умолял, говорил, что покину монастырь, исчезну и тем самым положу конец всему. Но Ожье только смеялся, говоря, что ему доставит удовольствие самолично посадить Мартина на кол! — В голосе Иосифа звучали такое отчаяние и такая боль, что Бернару стало окончательно не по себе.

— Разве любовь может быть богопротивной, Бернар? — продолжал хромоногий монах. — Скажи по совести, руку на сердце положа и глядя мне в глаза. Нет чище и благороднее моей любви к Мартину! Обещай мне, что не раскроешь нашу тайну, не отдашь твоего ученика на растерзание приору и его сподручным! А себя я накажу сам!

— Ты не имеешь на то права! Подумай, это же величайший грех! — не очень уверенно воскликнул спохватившийся инфирмариус.

— У меня есть выбор? Как на духу ответь, есть ли у меня выбор?

Бернар в глубине души признавал, что выбора у Иосифа не было. Не успел он и глазом моргнуть, как хромоногий монах поднес к губам крошечную фляжку и одним духом опустошил. Потом с молитвенным взглядом вложил фляжку в руки Бернара:

— Уничтожь ее и, умоляю, расскажи всем, что я умер от удара, и отмоли меня, брат мой, отмоли мою душу!

— Я буду молиться за тебя! — со слезами на глазах воскликнул Бернар.

Он схватил хромоножку за руки, пытаясь поддержать, но тот уже извивался в судорогах, сжимая зубы и не давая ни одному стону вырваться. Через несколько мгновений все было кончено. Бернар выпрямил, как мог, тело Иосифа, машинально спрятал фляжку в складках рясы и отправился за другими братьями. Все остальное происходило как в тумане: трещотка келаря, собравшиеся вокруг братья, горестные рыдания Мартина, торжественные песнопения, сопровождающие душу умершего в рай. И только санитарный брат горестно качал головой и повторял еле слышно, чтобы никто не услышал: «Прими Господи душу грешника и прости!»

Только на этом испытания того долгого и утомительного дня не кончились. Только отнесли тело Иосифа в мертвецкую, как перед Бернаром вырос глухонемой Поль. Он мыча потянул санитарного брата за рукав рясы, пальцем указывая на покои аббата. Инфирмариус был приглашен к аббату. И это приглашение равнялось приказу, нарушить который в монастыре никто бы не посмел.

В своих покоях Петр Достопочтенный был один.

— Pax et bonum, сын мой.

— Pax et bonum, отец мой, — склонил голову монах.

Санитарный брат с трудом выдерживал испытывающий взгляд аббата.

— Ты уверен, сын мой, что тебе нечего мне рассказать?