Мэри Лу Лонгворт - Смерть на винограднике

— Ничего страшного, Бруно, — успокоил Верлак, вспомнив его деда Жана. Одеваясь, он решил, что сегодня заночует у себя, а Марин отправит сообщение и пообещает, что они увидятся следующим вечером и что он приготовит ужин. Ему вспомнились его кузены — их было двое, — с которыми он не виделся, пожалуй, больше десяти лет. Отец Верлака вырос единственным ребенком в семье, а у его матери было двое братьев, один из которых так и не женился, другой был вдовцом с двумя сыновьями. Старший кузен Верлака работал кардиохирургом в Женеве, а последнее, что он слышал о младшем, — что тот бросил работу учителя истории в старших классах, переселился куда-то в Центральный массив и занялся овцеводством.

— Все в порядке?

Марин постаралась скрыть разочарование, узнав, что сегодня вечером они с Антуаном не увидятся. Но оказалось, что скрывать что-либо от родного отца она так и не научилась.

— Антуан вернулся из Парижа, но будет работать допоздна, — сказала она, повесив трубку. Из-за дождя отец сам отвез ее мать на репетицию хора в церковь Святого Иоанна Мальтийского, поэтому его визит получился неожиданным, но очень приятным. Марин жалела, что такое случается нечасто.

— По бокалу вина? — спросила она. — Или травяного чая? Я же знаю, вы с мамой его обожаете.

— Да, верно, я на старости лет пристрастился к травяному чаю, — ответил дочери Анатоль Бонне. — Но за компанию с тобой с удовольствием выпью вина.

— У меня в холодильнике есть сыр и оливки. — Марин ушла на кухню и вернулась в гостиную с сырной тарелкой: пирамидка шевра из Луары, кусок стилтона, и сен-марселен — настолько мягкий, что к нему была подана ложечка. В следующий рейс на кухню Марин направилась за вином и бокалами, а когда принесла их, ее отец уже склонился над журнальным столом с ножом в руке, спеша нарезать сырную пирамидку.

— «Пулиньи Сен-Пьер», — с удовольствием произнес он название сыра, разрезая его, гладкий и белый внутри, как мрамор. — Давненько я его не пробовал!

Марин улыбнулась, глядя, как отец отрезает толстый ломтик ее любимого сыра.

— На улице д’Итали открылась новая сырная лавка, — сообщила она. — Ее хозяин двадцать лет проработал в сфере высоких технологий, а потом все бросил и посвятил себя единственной страсти.

Она подумала, что, если сказать отцу, где находится эта лавка, он сможет пойти и купить сыр для себя. Закупкой продуктов, а точнее, их выбором в зависимости от цены и удобства приготовления, но не от вкуса и качества, всегда занималась мать, хотя и строила карьеру наравне с отцом. Но гурманом в семье был именно отец, врач общей практики. Это роднило его с Антуаном Верлаком.

Словно по сигналу, доктор Бонне спросил:

— Кстати, как там Антуан?

Марин не удивилась тому, что отец спросил о Верлаке в тот самый момент, когда и она думала о нем. Нечто вроде телепатии между ней и отцом существовало всегда.

— В делах, — ответила она. — Из поместья Боклер украли вина. Да еще сегодняшний случай — пока не знаю, что стряслось, но, судя по голосу Антуана, дело серьезное.

Ее отец поспешно положил в рот ломтик хлеба, намазанный сен-марселеном, стараясь, чтобы сыр не стекал с хлеба.

— Антуан мне нравится, — сообщил он невзначай, таким же тоном, как если бы говорил, что любит сыр.

Марин показалось, что ее сердце вот-вот разорвется от переполняющих чувств. Мнением отца она всегда дорожила.

— Приятно слышать, — в тон ему откликнулась она.

— Человек, способный рассмешить твою maman так, как он сумел в тот раз, наверняка хороший.

Марин засмеялась, вспомнив свои опасения, что семейный ужин на прошлой неделе вызовет у всех мучительную неловкость. Роль хозяина взял на себя Антуан, они вместе с Марин приготовили баранью ногу, и вечер прошел успешно. Нет, не произвел фурор, но выдался приятным.

— Не знаю, как мама восприняла бы шутки на тему религии, — заметила Марин. До выхода на пенсию мадам Бонне преподавала теологию.

— О, твоей маме нравится анекдот про христианского священника, раввина и имама, оказавшихся вместе в самолете. — Отец глотнул вина и издал довольный возглас. — Что это мы пьем?

— Бургундское из Живри, — ответила Марин. — Тебе нравится?

Анатоль Бонне сделал еще глоток.

— Проверяю на всякий случай, — с улыбкой объяснил он. — Отличное вино. Где ты его купила?

— Антуан заказывает его оптом у винодела.

— Вот оно что! — отозвался отец. — Как думаешь, он согласится в следующий раз заказать ящик и на мою долю?

— Конечно! — Марин восприняла этот новый интерес к хорошим винам как знак того, что ее родители — или по крайней мере отец — одобрили Антуана.

— Как твоя подруга Сильви? — осведомился доктор Бонне.

— Отлично. Недавно звонила из Межева — там уже похолодало, они возвращаются перед самым началом школьных занятий.

— Перед самым началом? Бедная малышка Шарлотта даже не успеет толком освоиться в другом климате…

— Папа, — перебила Марин, — они всегда так делают. Стараются как можно дольше пробыть с родителями Сильвии и ее братьями и сестрами в Альпах…

— Без отца.

— Папа! — Марин прикусила губу, чтобы не разозлиться. Ее лучшая подруга Сильви, искусствовед и фотограф, в одиночку растила девятилетнюю Шарлотту, крестницу Марин.

Анатоль Бонне понял, что сказал лишнее, и указал на стилтон.

— А это что за сыр? Не похож ни на один голубой, которые я видел.

— Стилтон, — ответила Марин и вскинула руку, не давая отцу возразить: — Просто попробуй!

Жюль Шельфер сумел закрыть дверцу машины лишь со второго раза.

— Чтоб тебя! — буркнул он, одной рукой держась за ручку дверцы, а другой придерживая полицейскую фуражку. Его сегодняшний напарник, Роже, расхохотался, наблюдая за ним.

— Просто мистраль, — объяснил Роже. — Зато сразу станет прохладнее.

Жюль пожал плечами и попробовал улыбнуться, хотя и тосковал по родине. Но разве может двадцатисемилетний полицейский признаться в этом товарищу? Записываясь служить в полицию, он знал, что его могут отправить в любую точку Франции, но не ожидал, что попадет в это адское пекло, где даже в сентябре больше тридцати градусов по Цельсию. Теперь, когда начался ветер, — мистраль, как его здесь называют, — хоть немного похолодает. Но Жюль все равно с трудом терпел Прованс: этот ветер, эту сухую жару, этих сослуживцев с их бурными объятиями и bise (настоящим мужчинам в Эльзасе и в голову не приходило целоваться друг с другом — разве что с близкими родственниками), эти их бесконечные и шаблонные местные шутки и громкий гогот. И все-то у них «mon ami» и «mon pote» [14] Дружище, приятель ( фр .). . Способны ли местные жители хоть когда-нибудь для разнообразия вести себя спокойно? Эльзасцы вовсе не считали нужным надрываться, чтобы их разговор слышали все вокруг. Совершенно незачем вопить громче всех в комнате и лезть без очереди — сколько раз Жюль видел такое на почте или в банке! Возможно, южане относятся к очередям без всякого уважения, потому что здесь и не бывает настоящих очередей, только беспорядочные толпы, будто местные жители понятия не имеют, как строиться прямыми рядами в затылок друг другу. А если вдруг бок о бок стоят два банкомата или же на почте открыто сразу два окна — что делают жители Прованса? Нет, не выстраиваются ровным рядом между ними, как в Кольмаре или Страсбурге, — они образуют сразу две очереди, а потом мечутся туда-сюда, пока не дойдут до цели.