Юлия Михалева - Что скрывает снег [СИ]

(- Я покажу вам, где именно я его положил и скрыл опавшей листвой)

Жили Вагнеры на отшибе, и путешествие Чувашевского не привлекло внимания горожан.

С тех пор учитель ежедневно молился, надеясь вымолить прощение за свой грех.

- Я виновен, без сомнения. Если бы я не явился к инженеру в тот день, он бы до сей пор был жив. Я - убийца, и вы это выяснили, господа. Но я и впрямь не ведаю о том, кто убил госпожу Вагнер! И, тем более, о том, кто напал на меня. И я никогда не посещал то проклятое заведение кроме единого злополучного раза! А капитан Вагнер... Он ведь сам вынудил меня пойти на грех, и притом - оболгал в том письме, о котором я и не знал. Не имелось ему никакого донесения... Все отец Георгий сказал. Что касается прежней моей истории, она - дело прошлого. Я давно и полностью пересмотрел свои взгляды, взял новую фамилию, начал другую жизнь. Нынче я полностью поддерживаю государя, - завершил Чувашевский свой рассказ, и неожиданно запел глубоким красивым голосом: - Боже, царя храни! Сильный, державный - царствуй на славу нам, царствуй на страх врагам, царь православный...

Ершов взглянул на учителя с некой завистью, покусывая кончик пера. Он давно перестал делать записи, и теперь не то слушал, не то о чем-то размышлял.

Деникин же схватился руками за свой бледный лоб и принялся раскачиваться на стуле.

- Если так, то что же тогда произошло с остальными?

***

- Я же сказал тебе: не трогай эти пузырьки, бери те. Никак не уразумеешь? Или и впрямь уморить кого хочешь?

- Да боже избавь! Прости, прости дуру, барын... Больше так делать не стану, вот ей-богу!

- Эээх... Сколько можно повторять - не зови меня так, Павлина. Я доктор. Доктор!

- Да, дохтор.

- Док-тор. Раздвигай губы шире...

- Дох-тор.

Александра зажимала рот, чтобы не рассмеяться во весь голос.

Она вернулась домой сразу же после того, как призналась во всем отцу. Больше не имелось резона прятаться, а то, что произошло с ней, в любом случае бы открылось. Оставалось только одно: идти по улицам, гордо подняв голову и делая вид, что не замечаешь обидных едких слов, брошенных вслед.

С тех пор она вместе с Марусей с самого утра приходила навещать отца, принося с собой домашнюю еду - неровню той, что можно отведать в лечебнице, а еще - и несомненную радость.

Видя ее, архитектор отвлекался о мыслей о своей страшной травме, которые принимались грызть, едва дочь скрывалась за порогом.

Как теперь жить?

С тех пор, как доктор разрешил Миллеру вставать, он пытался заново учиться вещам, которые прежде казались столь привычными. Застегнуть рубаху, надеть сапог... Все вокруг стало непредставляемо сложным.

- Наберитесь терпения, архитектор. Не все за раз. Ничего, пройдет время - и вы станете так же ловко со всем управляться, как и прежде. Помяните мое слово! - без устали твердил Черноконь, но верилось с трудом.

Когда Александра уходила, к архитектору часто забегала девочка. По ее словам - дочь той хмурой и плохо пахнущей женщины, что поступила к доктору в помощницы. По виду - сущий ангел, русоволосый и голубоглазый. Она напоминала Миллеру Шурочку - ту чистую девочку, которой она была в таком же возрасте в далекие и счастливые годы.

Если Александра читала отцу его любимые книги Эмиля Золя, то юная Варвара рассказывала собственные истории.

- Дядя, а ты знаешь? Тут в лесу живут страшные каты. Они едят любого, кто ходит за хворостом. Хватают - на палку, и сразу в огонь. Даже одежду не снимают! Но ведь так совсем невкусно, да?

Или:

- Дядя, ты слышал? Намедни толстую тетеньку с околицы заставили пожениться с ее охмырятелем. Это с того, что она в подоле понесла. Но только у нее появилось не дите вовсе, а поросенок! Правда! Я сама видела!

Миллера весьма интересовало - истории придумывались прямо на ходу, или же у маленькой барышни и впрямь имелся столь насыщенный опыт?

- Ладно же, папенька. Скоро сумерки, и мы, если позволишь, отправимся домой, - поцеловав отца в лоб, Александра встала. - Но ты не скучай: завтра на рассвете мы вновь вернемся.

- До свидания, Шура, - улыбнулся Миллер.

Отодвинув занавеску, вошел Черноконь.

- Уже уходишь, Саша? Ну, прощай. Не забудь перед сном принять порошок. Как вы тут, господин архитектор?

Миллер произвел неопределенный жест.

- Не верю - со вчерашнего дня вам должно стать куда лучше.

Черноконь поправил микстуры на тумбочке. Дождавшись, когда Александра уйдет, Миллер достал из-под ворота цепочку с обручальным кольцом:

- Она принесла, и вот как мы поступили.

Черноконь одобрительно кивнул:

- Говорю же - все решится, даже такие мелочи.

- Память моей покойной супруги - вовсе не мелочь...

Доктор согласился и с этим:

- Возможно, я погорячился... - и сразу же резко перешел к сути: - А знаете что, архитектор? Вам тут каждый день сказывают разные байки, теперь и мой черед послушать. Люди из управы проходу не дают, одолели вопросами - что да как с вами вышло. Полагаю, вам стоит поведать мне правду - хотя бы для того, чтобы я смог им складно соврать.

Миллер давно ожидал этой беседы, и, признаться, даже удивился, зная любопытство доктора, что она состоялась так не скоро.

- Но ведь я все уже рассказал? - попытался он взять паузу.

- Вы сказали только, что вас ранили в доме Фаня, - заметил доктор, присаживаясь на постель. Под его весом пружины тонко взвыли.

- Грешен я, - вздохнул Миллер.

- Но как так вышло?

- Меня ударила ножом одна из женщин...

- За что? - громко изумился доктор.

За занавеску просунулась голова девочки.

- Что «за что»?

- Брысь!

Ребенок послушался.

- Все вышло совсем не так, как вы, возможно, предположили из моего ответа. Поверьте: произошла чистая случайность...

***

- Ничего не понимаю! - возмутился вслух Романов, отбросив новую кипу бумаг. - Мошенник Вагнер со своими помощниками расхитил казенные деньги на строительство железнодорожной ветки... С тем, чтобы в будущем тайно отдать их церкви отца Георгия?!

Неказистое здание полицейской управы день и ночь окружала оживленная публика. Точь в точь, как в пору рождественских елок у Общественного собрания. Ожидание походило на праздничное и настроем: из толпы то и дело слышался смех.

Город на время забыл обо всех тревогах, обратив свое внимание на совершенно исключительное, прежде никогда не виданное событие, которое должно было вот-вот свершиться.

Василию Софийскому, сыну самого генерал-губернатора, предстояла казнь через повешение.

Пожалуй, не то что в городе, но и во всем обширном краю такая участь доселе не постигала еще ни одну из сколько-нибудь значимых персон. Пропускать такое зрелище никак не гоже. Однако о том, когда именно состоится казнь, пока не сообщалось. Вот и пришлось горожанам собраться заранее и не расходиться даже на ночь, сгорая на жгучем морозе от нетерпеливого любопытства.