Ольга Ракитина - Маятник

— Скамейку показать сможете?

— Да, на ней Миша карандашом дату написал: «27 августа» в память о нас. Денег к тому моменту совсем уже не было, хозяйка с квартиры грозилась погнать. Миша дал мне свои часы и еще сережки золотые… смятые, чтоб было с чем в ломбард зайти, и я стала объезжать ломбарды и ростовщиков.

— Место искали подходящее?

— Ну да. Только кругом либо мужики крепкие, либо прислуга не отпущена, либо вовсе закрыто — ведь суббота, хозяева кто в клуб за карты, кто — к женам под подол. Под самый конец дня попалась мне касса ссуд, а там сторожит девочка. Я с ней познакомилась, и так, говорю, и сяк — очень деньги нужны и срочно. Рано утром поезд, с женихом в Гельсингфорс уезжаю. Она — нет, без хозяина не могу, и всё тут. Мы с ней долго говорили на лестнице, сидели рядком. Она ко мне как будто расположилась. Я ей рецепт капель от насморка написала на бумажке. Наконец, она согласилась, говорит, что примет часы под три рубля. Это ведь вообще грабеж! Ну, да мне лишь бы в кассу попасть… Отперла она кассу, и мы с ней туда вошли. Когда входили, я решила, что надо сейчас действовать, другого такого случая не будет. Было темно, она стала лампу зажигать, а я воды попить попросила. Пока она на кухню за водой ходила, я гирю из сумки достала. А как она пришла, ударила ее по голове.

— Сколько раз?

— Ну, не помню, раз, два. Она стала падать, я её подхватила и потащила на кухню, а оттуда дверь была открыта в маленькую комнату, я ее туда заволокла и на кресло положила. А она тут очнулась, вскрикнула. Вот, думаю, какая живучая, зараза! У нее платок в руке оказался, видимо, она хотела к ране приложить. Ну, я этот платок вырвала и ей в рот засунула, чтоб она не кричала. А у нее откуда только силы взялись! Стала вырываться, вцепилась мне в волосы, да так больно! За палец меня укусила — вот, посмотрите, до сих пор еще не зажило, — женщина показала Шумилову правую кисть, обернутую не очень чистой тряпицей. — Но только вся эта возня была бесполезна, я-то сильнее! Прижала её голову покрепче, минуты две-три подержала, она и затихла.

От недавнего волнения Семеновой не осталось и следа. Она говорила спокойно, монотонным голосом и звучало сказанное как-то очень буднично, обыденно. Словно о рецепте пирога с яблоками разговор зашел. Ни ужаса от содеянного, ни жалости к убитой девочке — ничего не слышалось в голосе рассказчицы, ничего не мелькнуло в ее спокойных глазах.

— И тут я заметила, что руки у меня испачканы, и манжеты, и на жакете брызги крови, — продолжила Семенова. — Я руки вымыла, манжеты отстегнула, в сумку спрятала. И портмоне сторожихи забрала, потому что она туда мой рецепт капель спрятала — улика все-таки! Потом пошла в другую комнату, стала обыскивать стол. Денег было всего пятьдесят рублей. Жалко, я думала, что больше найду. Векселя попадались сплошь просроченные, только один нормальный и нашла. Взяла.

— А как вещи из витрины достали? — Шумилов задал вопрос, принципиальный для проверки искренности рассказчицы.

— Ключей я не отыскала. Всюду посмотрела, всё обыскала: нет ключей. Ни от шкафов, ни от витрины. Лампу я потушила, чтоб соседи через окно меня не увидели. Там ведь занавесок на окнах не было, и стала в темноте шарить. Правда, свет от фонаря с улицы хорошо освещал, да и луна была полная, так что темно не было. Я у витрины крышку в углу вверх отжала и в щель руку просунула. Взяла, что смогла ухватить: часиков несколько, портсигар, ещё что-то… не помню. Положила всё в сумку. Потом вышла тихонько. Никто меня не видел. Как же вы меня нашли? — словно спохватившись, поинтересовалась Семенова.

— Потом расскажу. А что было дальше? — продолжил расспросы Шумилов.

— Приехала на квартиру. Он меня ждал, не ложился. Я ему все рассказала, ведь это для него всё делалось, для него! Взяли извозчика и поехали на острова в ресторан — ужинать. Когда через Тучков мост переезжали, остановились. Он говорит: «Надо выбросить манжеты запачканные и вексель, всё равно он бесполезный. Его первым делом искать будут. Заложить не сможем». Выбросили. А еще гирю и портмоне. Ну, потом ужин… Под утро вернулись. Днём он забрал все вещи, что я принесла, кроме часиков женских, и поехал их закладывать. А вечером уехал в Гельсингфорс. Мы договорились, что он поедет первым, а я на несколько дней сниму дачу в Озёрах и буду ждать от него известий. Он, как устроится, меня вызовет. Он все, все забрал, только одни-единственные часики мне оставил и денег пять рублей. Говорил, что всего на пару дней. А я ждала, ждала, ждала… не едет и не пишет. Как в воду канул. Бросил меня… — в голосе её послышались горестные интонации. — А что же я одна, без денег?..

Казалось, она напрочь забыла о присутствии Шумилова и полностью погрузилась в свои горести.

— Вы забыли сказать, как фамилия вашего Миши, — заметил Шумилов.

Она словно очнулась:

— Я не сказала? Безак. Михаил Михайлович Безак. Он был урядником, когда мы познакомились. Молодой, красивый, в синем мундире, сапоги до блеска начищены… Это уже потом, через два месяца, его вывели из штата, а тогда… Его во всех ресторациях уважали и кланялись. Он мне пальто подарил с лисой и ожерелье жемчужное. Правда, потом всё это пришлось заложить. И не выкупить… Вы знаете, он моложе меня на четыре года, но куда как умнее, и жизнь знает лучше, чем я… — внезапно она замолчала, её лицо опять ожесточилось, на переносице собралась глубокая вертикальная складка: — А скажите, вы его найдёте? Да, обязательно найдите и накажите его! Накажите!

— Безак… Безак… Сенатор был такой во времена Государя Николая Павловича.

— Да-да, — закивала Семенова. — Это его дед.

Алексей Иванович понимал, что нельзя Семенову оставлять здесь одну. Чего доброго, опять исчезнет. Нужно было срочно перевезти её в город и для начала показать Карабчевскому. А дальше, без сомнений, ей прямая дорога в полицию. Каким образом это лучше сделать, предстояло еще обдумать. А пока же он поднялся с поваленного дерева и приказал:

— Екатерина Николаевна, сейчас вы соберёте свои вещи и проследуете со мной.

Сдав Семёнову Карабчевскому, Шумилов стал невольным свидетелем того, как та в подробностях повторила все свои прежние слова, добавив к ним ещё несколько подробностей. Карабчевский уговорил Алексея Ивановича доставить женщину в какой-то дом, где некто, назвавшийся Верещагиным, с манерами отставного полицейского согласился выполнить все указания присяжного поверенного.

Решив таким образом вопрос с дальнейшим пребыванием Семеновой, Карабчевский порекомендовал Шумилову проверить все обстоятельства сказанного ею более подробно. Полиция, по его словам, не будет склонна поверить дамочке такого умственного развития и с явной склонностью к помешательству. А без веры полиции рассчитывать на освобождение Мироновича не приходилось.