Ольга Ракитина - Маятник

День был под стать настроению сыщика: дождь хлестал тугими наклонными струями, ветер пробирался за воротник, кругом было все серо и уныло. Мокрая, глянцево блестевшая мостовая, мокнущие в лужах пожухлые листья под почти оголившимися деревьями, редкие прохожие, пытавшиеся укрыться от дождя под зонтами.

Владимир Иванович Боневич оказался пожилым, спокойным, даже флегматичным мужчиной, с седыми усами, такой же седой пышной шевелюрой, с округлым животиком, проступавшим под туго натянутым мундиром синего сукна. Шумилов с Семеновой под ручкой не успел даже одного круга обойти вокруг памятника императрице, как он подошел со стороны Публичной библиотеки и негромко отрекомендовался. Боневич был сдержан, в отношении Семеновой абсолютно нейтрален, можно даже сказать, просто не замечал её. Владимира Ивановича сопровождал нижний полицейский чин — равнодушно-отстраненный, не проронивший за всю поездку ни единого слова.

На извозчиках они доехали до дома № 57 по Невскому проспекту и вошли в подворотню, сопровождаемые внимательным, запоминающим взглядом Анисима. Боневич прямиком прошел в нужный подъезд, поднялся к двери, поперек которой была наклеена длинная белая полоска бумаги с фиолетовым гербом, извлёк из кармана связку ключей. Посмотрев вверх и вниз и убедившись, что в подъезде более никого нет, Боневич скомандовал полицейскому:

— Чеботарев, постой-ка в дверях, пока я дверь открывать буду. Лишние глаза нам ни к чему.

— Слушаюсь! — ответил полицейский и встал в самых дверях, загородив вход в подъезд.

Боневич принялся открывать замки на двери в кассу.

— Там ничего ценного не осталось? — поинтересовался Шумилов.

— Не извольте беспокоиться. Миронович официально объявил о прекращении всех ссудных операций через газету и вернул все вклады. Все, что было ценного, из помещения вынесено. Разумеется, с ведома следователя Сакса, — заверил Боневич.

Вскрыв, наконец, опечатанную дверь, Боневич пригласил всех войти.

Шумилову пахнул в лицо несвежий запашок необитаемого жилья. В прихожей было темно и тоскливо. Дождавшись, когда Владимир Иванович плотно прикрыл входную дверь, Шумилов обошёл прихожую и открыл двери в помещение конторы и в кухню. Стало немного светлее, но общее ощущение тоски не рассеялось. Чтобы как-то взбодриться, он обратился к Семеновой:

— Ну-с, что скажете, Катерина Николаевна? Узнаёте это место? Можете показать, где же вы ударили Сарру?

Она словно и не слышала вопроса, молча озираясь по сторонам. Лишь через полминуты выдавила из себя:

— Как тут все… по-другому при дневном свете. Тогда ведь ночь была. Темно.

— Где началось нападение? — снова спросил Шумилов.

— Да прямо здесь, в прихожей. Подле входной двери. Опустила руку в сумочку, взялась за гирьку, когда Сарра вернулась, я ей шварк! — в висок, она кулём и завалилась.

— Сколько раз вы ударили Сарру? Покажите, как это было.

Но Семенова уже сделала несколько шагов по направлению кухни. Шумилов пошел следом, зорко следя за ее малейшими движениями.

— Так сколько раз вы ударили? — повторил он свой вопрос.

— Ах, да я не помню! Да разве это важно? Один или два раза. Вряд ли больше.

Она была уже на пороге маленькой комнатки, вошла в неё и уставилась на большое кресло, вплотную приставленное к маленькой узкой двери. Кресло, как, впрочем, и остальную мебель в комнате, закрывал большой полотняный мешок. С одной стороны чехол этот был завернут вверх, обнажая большое бурое пятно на обивке кресла. Шумилов удивился тому, что кресло не забрали, как вещдок.

Семенова смотрела с большим любопытством на кресло и на пятно. Она ничуть не заволновалась, не всплеснула руками и не спрятала лицо в ладонях, как того можно было ожидать от экзальтированной барышни. Только любопытство и никаких эмоций.

— Скажите, а как стояла мебель в этой комнате? — спросил Шумилов, помня, что расстановка стульев, кресел и дивана служила одной из улик против Мироновича.

Семенова озадаченно посмотрела на Шумилова. Было видно, что она не понимает вопроса.

— Да какая разница? Вы надо мной смеётесь, что ли? Не помню я! — в её голосе проскользнули нотки раздражения.

— Вы переставляли стулья и кресло? — вмешался Боневич.

— Нет, нет и нет, ничего не двигала. Мне незачем было здесь что-то двигать.

— Итак, вы потащили тело сюда, — продолжал Боневич.

— Да, волоком, за подмышки. Сарра не трепыхалась, в шоке, видать, была.

— Как вы положили тело?

Она, став сбоку от подлокотника, показала жестами и объяснила словами: спиной вниз, головой на подушку сиденья, ноги на подлокотнике, сама навалилась сверху, почти легла.

— Я ей платок носовой в рот засунула, чтоб не кричала. Она пыталась платок вытолкнуть, а я ей рот прижимала и голову вниз, чтоб она не смогла вырваться.

— А зачем вы вообще положили тело в кресло?

— А как же мне следовало её душить? На полу, что ли? — с сарказмом в голосе отозвалась Семенова.

— Да хоть бы и на полу, — невозмутимо промолвил Боневич. Он никак не отреагировал на насмешливый тон женщины.

— Оденьте широкую и длинную юбку, лягте в ней на пол, а потом попробуйте быстро встать! Я посмотрю, как это у вас получится!

Шумилов полностью и безоговорочно поверил в эту минуту Семёновой. Она только что прекрасно объяснила внутреннюю логику преступления, зашифрованную в обстановке. Мужчине было всё равно, где душить свою жертву — на полу или в кресле. На полу, наверное, даже удобнее, поскольку там мужчина мог в полной мере использовать свое преимущество в весе. Но женщине удобнее бороться с жертвой именно в кресле, поскольку в этом случае нападавшая могла все время оставаться на ногах, благодаря чему лучше контролировала ситуацию.

— Что было потом? — не отступал Боневич.

Семенова прошла из комнаты в кухню, все потянулись за нею. Там она продолжила:

— Стала тут под окном, увидела, что у меня руки и манжеты в крови. Вымыла руки. Манжеты отстегнула, сунула в сумку, гирьку тоже убрала. Погасила лампу.

— Что дальше?

Семенова двинулась в большую комнату, где помещалась собственно касса. Подошла к столу, стала выдвигать ящики.

— Я приступила к поиску денег. Тут были деньги, а тут — векселя. Я взяла пачку, стала сбоку от окна и в свете фонаря стала рассматривать.

— Вы их забрали? — задал уточняющий вопрос Боневич.

— Да нет же, только один, остальные были просрочены.

— Попрошу вас подробнее остановиться на этом, — вмешался Шумилов. — Я уже второй раз слышу от вас, что вы не стали брать просроченные векселя. Объясните, почему?

— В самом деле, почему? — повторил вопрос Боневич. — Просроченный вексель — отнюдь не пустая бумажка: это долговой документ, который может быть обращен к принудительному взысканию. Это ведь означает, что заёмщик пропустил момент добровольного досрочного погашения векселя и теперь выплата долга должна быть произведена безусловно. Любой суд встанет на сторону векселедержателя. Именно поэтому просроченные векселя широко продаются, покупаются и закладываются. Объясните, почему вас они не заинтересовали?