Ольга Ракитина - Маятник

Однако и следующая фраза профессора отдавала то ли глупостью, то ли нарочитой наивностью:

— К сожалению, исследование трупа произведено слишком поверхностно, и потому экспертиза лишена возможности с полной достоверностью констатировать весь акт преступления.

У Шумилова закралось подозрение, что профессор просто не отдает себе отчета в том, что говорит. Со своего места он видел, как Карабчевский что-то торопливо царапал в лежавшем перед ним на столе блокноте и при этом искоса поглядывал на выступавшего.

Однако после такого саморазоблачительного вступления Сорокин не только не покинул зал заседания, но, напротив, разыграл целый спектакль. Его выступление было обставлено, как настоящее театральное действо: он потребовал доставить в зал заседаний то самое кресло, в котором было найдено тело девочки. А дальше началось шоу: в колышущемся неровном свете свечей, когда по углам большого зала залегли густые тени, а за окном сгустились ранние зимние сумерки, профессор двигал кресло, манипулировал с воображаемым телом, раздвигал ему ноги, демонстрировал, как насильник наваливался своим грузным телом на маленькую хрупкую девочку. Алексей Иванович отметил, как зал замер, завороженный магическим кошмаром представленного ему действа. Дамы, затаив дыхание, округлившимися от ужаса глазами следили за двигавшимся в неверном свете свечей профессором, чья фигура отбрасывала зловещую громадную тень на стене, внимали звуку его голоса и, верно, чувствовали мурашки по коже.

«Какая нечистоплотная игра!» — подумал Шумилов и, не сумев побороть неожиданно накатившего раздражения, выдохнул:

— Да это не эксперт, а паяц!

Сидевшие вокруг люди оглянулись на Шумилова, обернулся и Карабчевский, подмигнувший ему, даже Семёнова повернула голову. Алексей прикусил язык, опасаясь удаления из зала, но, к счастью, председательствующий, видимо, был до такой степени поглощён лицезрением разворачивавшейся перед ним буффонады, что не расслышал реплики из зала.

После энергичных забегов вокруг кресла Сорокин потребовал доставить в зал вещественное доказательство «номер четыре».

Это был… череп Сарры Беккер. Зал затрепетал, когда на свидетельскую трибуну поставили ящичек, обитый черным бархатом, и профессор, открыв его боковую стенку, взял в руки небольшой детский череп. Прохаживаясь с ним по свободной площадке перед местами обвиняемых и обращаясь то к присяжным, то к судьям, то к залу, Сорокин пространно рассказал о строении черепа и травмах, причиненных обладателю «конкретно этого черепа». Он не моргнув глазом заявил, что восстановленная им картина преступления изобличает попытку изнасилования.

Самое чудовищное в этом заявлении заключалось в том, что он не привел ни одного объективного критерия, свидетельствовавшего о том, что убийство совершил именно мужчина.

— Я не знаю ни одного случая в судебно-медицинской хронике, когда бы убийца-грабитель прибегал к тем приемам и способам покончить с жизнью жертвы, как в данном случае, — высокопарно заявил Сорокин в конце своего выступления.

Шумилов аж даже заерзал на своем месте. Вглядевшись в лица присутствующих, он заметил, что эффект, произведенный выступлением профессора, был двойственен. Рядовая публика, и дамы в особенности, выглядела взволнованной, поскольку безоговорочно поверила устроенному спектаклю. Юристы же, напротив, поглядывали друг на друга со скепсисом, а некоторые с нескрываемым негодованием: при всей эмоциональности Сорокина никакой доказательной силы его спектакль в себе не содержал.

Из адвокатов первым к перекрестному допросу Сорокина приступил Карабчевский. Он справедливо указал на то, что преступление не могло совершаться насильником и не протекало так, как его изобразил Сорокин, исходя из довольно простого соображения: пятна крови Сарры на обивке кресла и лежавшем на нем покрывале полностью совпадали.

Если бы кресло действительно служило ареной борьбы Сарры Беккер с Мироновичем, чехол, наброшенный на кресло, неизбежно сместился бы и смялся. Но поскольку этого нет, то налицо полное соответствие картине убийства, воссозданной при допросе Семёновой в конце сентября 1883-го года.

Далее Карабчевский указал на вздорность рассуждений Сорокина о том, что малое количество крови на месте происшествия свидетельствует о первоначальном удушении Сарры и последующем нанесении нескольких ударов по голове.

Сорокин признал, что не присутствовал при осмотре ссудной кассы Мироновича во время составления официального протокола осмотра места происшествия, а потому не мог делать заключений об обильном либо, напротив, слабом истечении крови из ран. Протокол же вскрытия тела погибшей, составленный доктором Горским, не давал исчерпывающего ответа на вопрос о величине кровопотери девочки. В силу этого все логические изыски Сорокина мало чего стоили.

Обвинитель, выведенный из себя жесткими формулировками Карабчевского, обратился к председательствующему судье с просьбой «остановить защитника».

После того как Карабчевский уступил место прочим защитникам, вышел ещё один весьма живописный казус. Защитник Семёновой с самым простодушным видом задал вопрос:

— Как вы считаете, господин профессор, могла ли моя подзащитная, — он указал рукой на Семёнову, — осуществить убийство в тех условиях и при той обстановке, какие заключаются в подробном описании Семеновой после признания, что она — убийца?

Вопрос был коварным, как говорится, «с подкладкой», и Шумилов это сразу же почувствовал. Было очевидно, что Сорокин как эксперт-патолог мог говорить только о результатах анатомического исследования тела Сарры Беккер. Анализ показаний Семёновой не мог входить в его компетенцию. Строго говоря, эти показания ему даже не должны были быть известны. Но признать, что он чего-то не знает, было явно выше сил велеречивого профессора. Он, видимо, так увлекся ролью «изобличителя насильника-убийцы», что не почувствовал подвоха и безапелляционно заявил:

— Твердо убежден, что по своим физическим качествам и бессилию, в каком Семёнова находилась в то время, она не годилась в убийцы и не могла совершить преступления даже над таким слабосильным существом, как Сарра Беккер.

— Па-азвольте, — подскочил со своего места Карабчевский. — Протестую против бездоказательных заявлений эксперта! Прошу занести в протокол, что в деле не содержится никаких указаний на истощенность Семёновой или её выраженную болезненность в момент совершения преступления. И вы, профессор, насколько я знаю, никогда не обследовали Семенову.

Шумилов потирал от удовольствия руки. Карабчевский был очень хорош, просто блистателен, спуску противнику не давал, использовал любой шанс для его дискредитации. Он демонстрировал то, что неофициально называется «жесткой защитой». И делал это прекрасно.