Ольга Ракитина - Маятник

— У меня нет слов, это чертовщина какая-то, — обратился к нему Карабчевский. — Три психиатра признают Семенову вменяемой, а присяжные освобождают от наказания! Какими словами прикажете это комментировать? Все было сказано предельно ясно об экспертизе Сорокина. Что он тут устроил? Цирк-шапито? Тоже мне, Гамлет с черепом Йорика!

— Николай Платонович, успокойтесь! — подал голос обвинитель, складывавший за соседним столом бумаги в портфель. — Пусть вас греет мысль, что правосудие торжествует.

— Это вы торжествуете, господин Дыновский, а правосудие плачет! — огрызнулся Карабчевский. — То, что вы устроили здесь, я называю худшим вариантом правосудия. Вы, господа обвинители, свалили все в кучу, вы переложили свою работу на других адвокатов. Марголин был куда лучшим обвинителем Мироновича, чем вы, господин Дыновский, От ваших неумных действий страдают не только конкретные люди, несправедливо осуждаемые, но и сам институт суда присяжных.

— Суд высказался вполне определенно насчет виновности каждого, — парировал обвинитель. Дыновский явно не хотел допустить, чтобы последнее слово в полемике осталось за присяжным поверенным.

— Я понимаю вас, ведь каким бы ни был приговор, вы все равно получили бы признанного убийцу. А убийца сидел рядом и нагло улыбался вам в лицо, когда одураченные вами присяжные признали его невменяемым. Только знаете, что я вам скажу, господин Дыновский?

— М-да, и что же?

— Я не позволяю вешать всех дохлых кошек на один забор. Это мой принцип. Каждый обвиняемый должен отвечать только за содеянное. Слышите: только за содеянное, а не за то, что он «вообще» нехороший человек. Вот так… Мы добьемся пересмотра приговора, обещаю. Приглашаю вас на повторное слушание дела.

Шумилов подал руку Карабчевскому:

— Спасибо, Николай Платонович, я ждал от вас этих слов.

Минул почти год. Все это время Иван Иванович Миронович провел в тюремной камере. Едва закончился процесс, Миронович заявил в правительствующий сенат кассационную жалобу. Сенат передал дело на новое рассмотрение, причем разделил обвиняемых на первом процессе. Теперь Миронович должен был предстать перед судом в одиночестве. Новое рассмотрение дела по обвинению его в убийстве Сары Беккер было назначено на сентябрь 1885-го года.

В первый месяц после того памятного первого суда в прессе было высказано очень много нареканий в адрес как защиты, так и обвинения. Обвинению ставилось в вину то, что оно утеряло важные улики, не отыскало орудие преступления, не проследило должным образом судьбу пропавших с места преступления вещей, выставило эксперта, вышедшего за рамки своей компетенции и такта. Защита критиковалась за то, что, спасая своего подзащитного, адвокаты поддерживали обвинения против других обвиняемых, присваивая себе, тем самым, несвойственные функции. Шумилов читал эти рассуждения и, в принципе, не мог с ними не согласиться. С Карабчевским он виделся время от времени, и они всякий раз возвращались к теме предстоящего слушания по делу Мироновича.

Второй процесс по «делу Мироновича» проходил с 23 сентября по 2 октября 1885-го года. Председателем судейской коллегии на суде был Крестьянинов, обвинителем выступал товарищ прокурора Бобрищев-Пушкин, адвокатами Мироновича были Карабчевский и Андреевский.

Последний являлся весьма примечательным членом адвокатского цеха. Некогда он начал работу в окружной прокуратуре, где прослыл одним из лучших судебных ораторов. Однако после отказа поддерживать обвинение против Веры Засулич на известном процессе Андреевский был изгнан с государственной службы и перешел в присяжные поверенные. На адвокатском поприще он быстро выдвинулся и, благодаря успешному участию в нескольких крупных процессах, стал весьма авторитетным специалистом по общеуголовным делам. Поверенным гражданского истца, защищавшим материальные интересы Ильи Беккера, отца Сарры, выступал князь Урусов, еще один очень известный столичный адвокат. Состав присяжных заседателей был полностью обновлен.

Начало второго процесса было похоже на начало первого, разве что на этот раз обвинение отказалось от экспертизы профессора Сорокина и его фокусов с креслом и черепом в полутемном зале. В остальном же обвинение придерживалось прежней линии, доказывая, что Миронович пытался изнасиловать свою жертву, но встретил энергичный отпор, и результатом завязавшейся борьбы явилось убийство. Впрочем, на втором суде прежде бескомпромиссные заявления обвинения сделались гораздо более сглаженными и смягченными.

Защита Мироновича широко прибегала к ссылкам на перекрестные допросы свидетелей, произведенные во время первого слушания. Ведь тогда, будучи приведенными к присяге, многие свидетели говорили об отношениях Мироновича и Сарры Беккер гораздо более осторожно, чем во время предварительного следствия.

Да и сами родственники погибшей Сарры — её отец Илья Беккер и сводный брат Моисей — не могли сказать ни одного слова в упрек обвиняемому. Отец отказался от своего прежнего рассказа о поцелуях взасос, сославшись на неправильное оформление полицией протокола, а брат заявил, что никогда не слышал от сестры каких-либо жалоб на Мироновича. Примечательно, однако, что при всем том они не сняли свой иск к Мироновичу на 5 000 рублей. Возможно, изменение их показаний диктовалось вовсе не жаждой установления истины, а банальным расчетом: поверенный мог предупредить их о том, что против отца защитой Мироновича может быть выдвинут встречный иск в сводничестве.

Могло сработать и другое соображение: присяжные отказали бы в удовлетворении искового заявления, если бы узнали, что отец погибшей не препятствовал нарождавшемуся роману дочери с хозяином. Как бы там ни было, изменение показаний отца и сына Беккеров существенным образом ослабило линию обвинения. Свидетелей, прямо утверждавших о растлительных действиях Мироновича в отношении погибшей девочки, фактически не осталось.

Безусловно, весьма драматичным эпизодом суда явилось глубоко продуманное выступление князя Александра Ивановича Урусова. Гражданский истец доказывал виновность обвиняемого и был в этом бескомпромиссен. Человек большого ума, аналитического мышления, замечательный полемист, Урусов был очень сложным противником, и один стоил всей столичной прокуратуры. В принципе, логические построения Урусова показались Шумилову весьма убедительными. Урусов обратил внимание присяжных заседателей на множество подозрительных деталей и совпадений, но походили они, скорее, на нерасторопность полиции во время расследования, нежели на хорошо организованный Мироновичем саботаж.