Саймон Бретт - Адмирал идет ко дну

– Кто-то ушел в самоволку, – сказал он Эми. – Должен был прийти, но не пришел.

Очередной кашель с кафедры дал понять: надо говорить тише. Ладно, лишь бы не попало на камеру; впрочем, всегда можно вырезать.

– Псалом 38-й, – продолжала Виктория. – «Я сказал: буду я наблюдать за путями моими, чтобы не согрешать мне языком моим». – Она смотрела прямо на Бена, словно речь шла о нем.

– Не обращай внимания, – прошептала Эми. – Стандартная служба. И кстати, ты держишь молитвенник вверх ногами.

– «Буду обуздывать уста мои, доколе нечестивый предо мною, – продолжала Виктория, не отрывая взгляда от Бена. – Я был нем и безгласен, и молчал даже о добром; и скорбь моя подвиглась».

– Как ты думаешь, на что она намекает? – прошипел он. – Знает, кто убийца, но не скажет?

– В таком случае царь Давид тоже знал, кто убил Фитца.

– Чего?!

– Это он написал большую часть псалмов. Ты редко ходишь в церковь?

– Ну меня как-то раз крестили; давненько, правда.

– Этот псалом для крещения не используют.

Еще один неодобрительный взгляд сверху.

– «…ибо странник я у Тебя и пришлец, как и все отцы мои. Отступи от меня, чтобы я мог подкрепиться, прежде нежели отойду и не будет меня».

Бен бросил на Эми многозначительный взгляд, но та покачала головой: никаких закодированных посланий. И все же некоторые слова звучали весьма правдоподобно. Разве нет в деревне «странников и пришлецов»? Наверняка многие из них приехали сюда, чтобы набраться сил на этом промозглом побережье…

– А ты видела, где его собираются хоронить? – спросил Бен.

Они выходили из церкви нестройной толпой. К счастью, дождь прекратился, но воздух был сырым, и трава хлюпала под ногами. Эми застегнула куртку.

– Если ты думаешь, что перед службой я отправилась гулять, то я тебя разочарую. Дождь лил как из ведра, все бежали вприпрыжку. Думаю, где-нибудь в дальнем конце, у моря. Славное местечко; я бы тоже хотела там лежать, когда придет мое время.

Бен поморщился – таких планов на будущее он не строил.

– Где именно?

– Отсюда не видно. Там, за кустами.

– Я понял, кого не было в церкви – Гриффитса Бентли. Может, сбежал? Я всегда его подозревал! Да и Вилли Сэйерс в воскресенье на него намекал, разве нет? Это же он помогал Фитцу изменить завещание; думаю, неплохо наварил.

– Ну и зачем ему убивать?

– У меня чутье. Никогда не доверял адвокатам: сдают какой-нибудь ерундовый экзамен в юности и потом всю жизнь дерут с людей три шкуры за услуги, которые сами же и выдумали. Помяни мое слово – это Бентли его убил!

Эми пожала плечами.

Стэн двигался спиной вперед, снимая траурную процессию. На землю положили веревки; все было готово. Могильщик сдернул брезент, защищавший яму от дождя. Стэн взял левее, вбирая картинку неспокойных свинцовых волн, затем плавно перевел объектив на могилу… и чуть не выронил камеру, издав испуганное восклицание.

Позабыв о похмелье, Бен рванул к нему: журналистский нюх предсказывал ценный материал. За ним – нахмуренная Эми и Виктория в развевающемся на ветру стихаре. Все четверо уставились вниз, в мутную глубину. На глинистом дне собралось немного воды, но вовсе не это заставило Стэна прекратить съемку. В мозгу Бена всплыла дежурная фраза: «Некоторые кадры могут вызывать у зрителей неприятные ощущения».

Широко открытыми незрячими глазами на них смотрело мертвое лицо Гриффитса Бентли.

– Тебе лучше? – спросила Элис.

Грета в последний раз вытерла глаза, высморкалась и кивнула. Из церкви она побежала прямо домой; вернувшись из клиники, Элис застала ее в слезах.

– Надо было пойти с тобой.

– А как же работа?

– Кто-нибудь подменил бы. Конечно, для тебя это большой удар. Вот я чурбан бесчувственный!

– Не говори так! Ты самый чуткий человек на свете! Иногда ты бываешь даже слишком добра – в ущерб себе.

– Надо было пойти, – настаивала Элис.

Взглянув на партнершу, Грета в который раз ощутила прилив благодарности. Как ей повезло найти такого заботливого, внимательного, понимающего человека! С ней можно разделить все невзгоды…

Ну или почти все. Благодарность быстро сменилась уколом совести: был один секрет, который она не открыла Элис – сил не хватало.

– Да нет, я сама виновата. Надо было думать, что рано или поздно до меня дойдет. Когда внесли гроб…

И снова защипало глаза.

– Все наладится. – Тон был сухим, а вот рука на плече выражала искреннюю любовь и поддержку – как и всегда, за долгие годы совместной жизни.

Успокоившись, Грета добавила:

– Чего я не могу понять… Если, конечно, все это правда насчет завещания, как он узнал?

Элис кивнула. Тяжелая темная оправа очков придавала лицу обманчиво суровое выражение.

– Кто был в курсе?

– В то время? Мама, наш врач и монахиня, которая содержала приют для матерей-одиночек.

– Тяжело пришлось? – спросила Элис, снимая очки и протирая их кончиком шарфа. Лишенные защиты, карие глаза выдавали внутреннюю ранимость и острый ум. – Там, в приюте?

– Нисколько. Все очень мило и тактично, при монастыре в Хартфордшире. Монашки были образованными англиканками. – Грета улыбнулась воспоминаниям. – У них еще был приют для наркоманов – зависимых от таблеток для похудения, как они говорили, хотя, по-моему, дело было серьезнее. В любом случае меня это не касалось. Когда я окончила школу, они сказали, что у выпускниц всегда будет приоритет в обоих заведениях, так что я сразу знала, куда идти…

– Да-да, понимаю, – откликнулась Элис. Помолчав, она добавила: – Мы никогда не говорили о прошлом, и все же я хочу спросить… Жалеешь?

Грета встала и обняла ее за плечи.

– Нет. Ни разу не пожалела. Конечно, я думаю о нем иногда; любой на моем месте думал бы. Бывает, увижу какого-нибудь красавца лет тридцати и гадаю – а вдруг… Но не жалею, нет. Иначе я не смогла бы поступить в колледж, потом в Оксфорд, получить степень, встретить тебя. Приняв это решение, я… обрела себя, свою теперешнюю жизнь. Нет, моя радость, я никогда не жалела.

– Вот и хорошо. – Элис глянула на часы. – Нам пора на поминки. Если мы не явимся, мои пациенты и твои ученики подумают, что тебе не просто так оставили состояние.

– Да ладно, как будто там и вправду состояние! У бедного Фитца никогда не было лишних денег. Но кто же ему рассказал?

– Сам ребенок?

– Откуда ему знать? В свидетельстве о рождении написано «отец неизвестен». Было бы несправедливо по отношению к Фитцу умолчать о ребенке, но записать его отцом.

– А твоя мать не могла?..

– Нет, ни она, ни доктор – если он был такой же, как ты.

Элис никогда не рассказывала о своих пациентах, и Грета ее прекрасно понимала – так безопаснее для всех. Хоть и математик по профессии, человек рационального склада, она не любила секретов. Ей чертовски трудно было скрывать свою тайну. Только одной Элис она рассказала о ребенке, которого родила за две недели до семнадцатилетия.