Ирина Зарубина - Компромат

— Вот видите! — словно обрадовался согласию собеседницы прокурор. — Я и говорю: что может быть лучше, чем в кругу семьи провести часок-другой, пусть даже и перед телевизором. Так вот, — продолжал он, и в его голосе внезапно засквозил начальственный металл, — сижу я, значит, с семьей у телевизора: дети, собака, жена… смотрю фильм и вдруг…

— Да-да, — произнесла Клавдия, потому что пауза явно затянулась.

Прокурор холодным взглядом окинул коллегу и так же холодно произнес:

— Вставляют рекламу и начинают рекламировать, извиняюсь, дамские колготки. Пухленькие такие девицы появляются перед тремя мужчинами в нижнем белье и ногами дрыгают. Стыд!

— Кто в нижнем белье? Мужчины? — изумилась Дежкина.

— Мужчины как раз были в смокингах. А вот девицы, те, считай, совсем голые. Мы с женой просто дар речи потеряли. А дети смотрят на все на это. И чему они научатся, я вас спрашиваю? — Меньшиков возмущенно хлопнул в ладоши. — Нагишом ногами дрыгать, а?

— Ну, я в рекламном деле мало понимаю… — начала было Клавдия. — Но мне все это тоже не очень нравится.

— Не очень?! — саркастически переспросил прокурор. — Преклоняюсь перед вашим долготерпением, уважаемая Клавдия Васильевна. А вот у меня такого терпения нет и в помине. На какую программу ни переключишь, — везде голые груди женские, мужики какие-то сквозь очки на женщин смотрят с таким видом, что и мне, тертому калачу, неудобно становится. Это все иностранщина чертова. В наших традициях такого не было.

— Ну почему же? — робко возразила Дежкина и сама себе удивилась: в ее планы не входило противоречить начальству, тем более что телевизионные «женские груди», ежедневно мозолившие глаза с экрана, и ей самой надоели сверх всякой меры.

— Что вы хотите этим сказать? Что в России процветала порнография? — взъерепенился Меньшиков. — Что вы за глупости мне говорите? Вы что, поддерживаете все это безобразие, так надо понимать, а?

— Не поддерживаю, — искренне заверила его Клавдия, — просто запрещать рекламу бессмысленно.

Прокурор с шумным выдохом откинулся на спинку кресла и несколько мгновений сидел молча.

— А я вот что хочу сказать, — наконец нарушил он молчание, — необходим контроль. Это не запретительство какое-нибудь и не возвращение к прошлым временам. Но если в детское время на телевидении показывают, извиняюсь, женские затычки…

— Анатолий Иванович, я вас умоляю! — воскликнула Клавдия, покрываясь густой краской.

— Ага! — воскликнул Меньшиков. — Краснеете? При одном лишь упоминании краснеете! А каково людям, сидя с детьми у телевизора, смотреть на все это?

Дежкина опустила голову. Спорить бесполезно.

— Вы из меня ретрограда не делайте, — продолжал между тем прокурор. — Я не бирюк какой-нибудь. Но должен же быть предел!

— Должен, — бесцветно подтвердила Клавдия.

— Об этом-то и речь! — вскричал Меньшиков. — А вы говорите: «Ну почему же…» У вас, между прочим, серьезное дело сейчас, просто-таки наиответственнейшее! Вы, между прочим, выступаете сейчас защитником нравственного здоровья общества. Почему вы тянете с раскручиванием дела о порнографии на телевидении? Я вас спрашиваю, Клавдия Васильевна…

Дежкина удивленно воззрилась на прокурора.

— Что вы такое говорите, Анатолий Иванович? Я — тяну? Может, вы еще добавите, что я нарочно затягиваю процесс сбора материалов? — На лице Дежкиной было написано столь искреннее возмущение, что Меньшикову пришлось сбавить обороты. — У меня тоже есть дети, и меня, как и вас, заботит вопрос воспитания. Я собираю документы… это не такая быстрая история, знаете ли. И потом, — сказала Клавдия, несколько успокоившись, — у нас до сих пор не существует точного определения, что такое «порнография». Я консультировалась у специалистов. Ни один не смог мне исчерпывающе объяснить, почему, скажем, Венера Милосская — это искусство, а раздетая девица на фотографии — непристойность. Нет-нет, — поспешила заверить она, увидев протестующий жест прокурора, — сама-то я прекрасно понимаю разницу. Но это вопрос моего эстетического чутья, а не юридическая дефиниция.

— Анатолий Иванович, — заглянула в кабинет Люся, в голосе ее звенели преданность и благоговение, — тут вам Епишин из министерства звонит, будете разговаривать?

— Соединишь через семь минут, — распорядился прокурор, и секретарша исчезла. — Видите, — вновь обратился Меньшиков к Клавдии, — Епишин звонит. Зачем, спрашивается? А я вам отвечу: как раз по поводу телевидения. Голову даю на отсечение, что это по поводу вашего дела. А вы мне тут речи произносите про искусствоведческие различия. Давайте не будем заниматься софистикой. Я специально поручил это дело женщине… то есть вам. Женщина, знаете ли, более чуткое существо, чем мужчина. Вот Чубаристова, к примеру, я никогда бы к подобному делу не привлек. Ему-то наплевать, что там по телевидению крутят. Только это между нами, — предостерегающе воздел вверх палец Меньшиков. — Я к Виктору Сергеевичу очень хорошо отношусь, он, конечно, профессионал высокой пробы… но в этом деле, знаете ли, требуются особенные качества. И в вас они присутствуют как ни в ком другом.

— Спасибо за доверие, — усмехнулась Клавдия.

— И не надо смеяться. Я не знаю, что вы там себе нафантазировали. Может, вы думаете, что вам дела попроще поручают. Но это ни в коей мере не соответствует действительности, уж это я вам со всей ответственностью заявляю. — Последние слова прокурор произнес с таким пылом, что Дежкина против воли подумала, что очень даже соответствует, еще как.

Она спокойно поглядела на своего начальника и сказала:

— Не волнуйтесь, Анатолий Иванович, можете на меня положиться. Очень скоро вам будут предоставлены самые исчерпывающие материалы. Хотя все не столь однозначно, как бы хотелось. С колготками и голыми ногами, по всей видимости, придется нам свыкнуться. Ничего не поделаешь — новые времена, новые нравы.

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга.

— Вы свободны, — сказал Меньшиков, не глядя на нее.

Клавдия направилась к двери. Ее остановил возглас:

— Кстати!..

Она была вынуждена обернуться.

— Кстати, — прокурор с прищуром глядел на нее, — ты записочку получила? Сходи обязательно, не забудь. Я так понимаю, там от тебя кое-что требуется.

После этой загадочной фразы начальника (объяснения так и не последовало) Клавдия покинула кабинет.

Люся увидела ее растревоженное лицо и сочувственно, но в то же время и свысока произнесла:

— А я что говорила? Он сегодня как с цепи сорвался. — И, ткнув пальцем в селекторную кнопку, елейным голоском произнесла: — Анатолий Иванович, Епишин на проводе… соединяю.