Марина Серова - Коллекционер женщин

В дверях комнаты появился мой возница.

— Миша, где вы пропадали?

— На кухне. Настя, у тебя чайник сгорел. Татьяна Александровна, до Димы я дозвонился — не сразу, правда, — он обещал подъехать часикам к семи-восьми, как освободится.

— Спасибо.

Шофер подошел к окну, присел на подоконник и принялся усердно рассматривать крышу соседней пятиэтажки, сделав вид, что ничего не слышит и что до нашего с «домохозяйкой» разговора ему дела нет.

— Так вы утверждаете: не убивали. Замечательно, — продолжала я. — А откуда, позвольте спросить, у вас канделябр?

Девица, видимо, решила, что вопрос риторический, и опять промолчала.

— Настя, — повторила я свой вопрос. — Как подсвечник Маргариты Вадимовны оказался в вашем доме?

Глас вопиющего в пустыне. Никакого ответа.

— Настя, а Настя…

Пока упрямство Беловой меня только забавляло. Позже будет раздражать.

— Миша, вы поможете Дим Димычу препроводить сию особу в здание с «небом в клеточку»?

— Говорю вам: я не убивала Виктора, — зло заявила моль.

— Это я уже слышала. Докажите.

— А доказывать — ваша обязанность.

Совсем обнаглела девица!

— Милая моя, в вашей квартире найдено орудие убийства… Принадлежит ли канделябр супруге «безвинно убиенного» Баргомистрова, легко проверить. И если это ее вещь… на подсвечнике кровь. Вы слишком умны, сударыня, чтобы не понимать, чем эта история может для вас закончиться. Я не пугаю — боже упаси! — только предупреждаю.

— Крови на нем нет, — твердо сказала Настя.

Недооценила я, оказывается, девочку. Крепкий орешек попался.

— Пусть так. Вы ее стерли. Белой скатертью.

— Цветной салфеткой.

Удивительное создание: девушку обвиняют в смертном грехе — убийстве, — а она еще пытается острить.

— Ну, салфеткой — так салфеткой. И куда вы ее дели?

— Выбросила.

— Салфетку, значит, выбросили, а канделябр оставили. Логично. И собирались всю жизнь продержать этот ценный предмет в шкафу, заставив кастрюльками разного калибра?

Девица презрительно пожала плечами: что, мол, возьмешь с глупой бабенки.

— Сначала хотела избавиться, потом жалко стало: вещь дорогая…

— И куда б вы с ней — дорогой-то этой вещью?

Блефуешь, радость моя. И вовсе не такая ты самоуверенная, какой желаешь казаться тетеньке детективше. Руки у нас дрожат… и щечки пылают… Бледной тебя сейчас, любезная молька, никак не назовешь.

— Настя, хотите грубую правду? Врете вы все!

…В памяти всплыли слова Голубкова: у женщины, убившей соседа несчастного алкоголика, должны быть семья и стабильный заработок. Работа у мадемуазель Беловой имеется, а вот семьи я что-то не заметила.

— Скажите, у вас есть родные?

— Нет!

Девочка моя, что ж ты так испугалась? Я, кажется, не спросила ничего особенного…

— Не надо ходить вокруг да около. Вы хотите «повесить» это убийство на меня и со спокойной совестью забыть обо всем? Не выйдет! Я не убивала.

Еще скажи, что не знаешь, как к тебе попал Ритин канделябр.

— Допустим. Тогда такой вопрос: знакомо вам имя Василия Семеновича Голубкова?

— Конечно, — уверенно ответила девушка.

Я облегченно вздохнула… А молька Настенька добавила:

— Вы назвали его в разговоре с Мишей.

Выкрутилась!

— Настя, не выйдет.

— Что — не выйдет? — невинным голоском поинтересовалась вредная девица.

— Ничего у вас не получится.

…Любопытная мысля вдруг забежала ко мне в голову: похоже, и мадемуазель Белова, и товарищ Голубков покрывают одну и ту же даму… которая живет себе припеваючи, а до страданий близких ей дела нет. Если эта версия справедлива, все становится на свои места…

Остается лишь выяснить, что эта за дама, как она связана с соседом Баргомистрова, состоит ли в родственных отношениях с девочкой Настей и — в конце-то концов! — чего ради ей понадобилось тюкнуть королевского зятя антикварным канделябром.

Абсурд!

Я откинулась на спинку кресла, закрыла глаза.

— Настя, можно мне закурить?

Девица мой вежливый вопрос проигнорировала.

Ну и пожалуйста. Как говорила «экономичка» в родном юридическом: «Молчание — знак чего-то». Все-таки закурю. Как говорится, «звиняйте, дамочка».

Затянулась. Попыталась расслабиться. Не получилось.

Жуть. Муть. Тоска дремучая. Устала я, господа. Разговоры, разговоры, разговоры — сплошная болтовня и никакого дела. Конца и края не видно этим безрезультатным, совершенно бессмысленным беседам.

Моль тянет время. Два часа пудрит мне мозги, а я, наивная, все жду: может, скажет наконец что-нибудь существенное.

Устала я, граждане, устала…

— Настя, как ее зовут?

И вдруг неожиданно: «Таня».

Опля! Надо было сначала спросить — кого, а Белова, занятая своими мыслями, ответила автоматически.

— Тезки, значит.

Спохватившись, девица побелела. Вот теперь ты, дорогая моя, действительно стала похожа на бледную моль!

— Что вы имеете в виду?

— Только то, что сказала, — стараясь быть серьезной, ответила я. — Она — Таня, и я — Таня; следовательно, тезки мы с ней.

— Кто это — она?

— Поздно, Настенька. Теперь давайте начистоту.

Бледная моль стала еще бледнее: совершенно, что называется, обесцветилась девушка. Слилась с обивкой кресла.

Уже не играет.

— Что вам больше нравится — срок за убийство или за сокрытие преступления? Учтите, друг мой: добровольное признание облегчит вашу участь.

Белова промолчала…

Битый час я стараюсь уговорить мольку прекратить истерику и начать долгий, скучный рассказ о том, как некая странная дама зачем-то тюкнула милейшего Витю Баргомистрова антикварным канделябром. Настя на уговоры не поддается, хлюпает носом и время от времени рукавом драпового пиджака размазывает по лицу остатки косметики.

Миша с несчастным видом застыл на диване. Милый ты мой, сострадатель! Только толку-то от твоего безмолвного сострадания…

— Миша, будьте любезны, принесите девушке воды…

В дверь позвонили — громко, требовательно.

От неожиданности я вздрогнула.

— …и заодно откройте, пожалуйста.

Вошел Дима. Сухо поздоровался; показал Насте служебное удостоверение; важно прошествовал в угол, к стулу, сел, спросил:

— Ну-с, гражданка Белова, — правильно я разумею? — будем отпираться или выложим все начистоту?

Только бы не улыбнуться. Если б я не знала этого стража порядка достаточно хорошо, решила бы: сухарь, зануда. Кстати, удостоверение мадемуазель Белова предъявить и не требовала.

Спектакль, надо сказать, сыгран на «бис». Умница, товарищ Ковалев: тупая физиономия, ничего не выражающий взгляд — то, что надо. Теперь передохни немного, а то моль и так сильно напугана.

— Итак, — Настя, вы слышите меня, — итак, «она звалась Татьяной», — негромко подсказала я. — Это мы, слава богу, выяснили. Какова же наша фамилия?