Марина Серова - Коллекционер женщин

Оказалось, что это были две деревянные четырехколесные повозки III тысячелетия до н. э. Колеса и края повозок…»

Опять будут сниться солдаты, запряженные в колесницы, Гомер среди воинов и Ксения в тоге.

Забавно: наибольший страх и какое-то смутное беспокойство вызывает древняя тога любимицы «известного бизнесмена». Ну и пусть.

Чуть было не сказала «спокойной ночи» — доброго утра тебе, Танечка.

Проснулась от голода. Вспомнила, что со вчерашнего дня у меня маковой росинки во рту не было… если не считать ночного кофе. От него, впрочем, толку мало.

…Стоп. Что-то еще хотела сделать, кроме скучного, но необходимого процесса приготовления чего-нибудь съедобного. Да, заполнить пустой лист — тот, который написал Голубков.

Что бы такое придумать? Ну, скажем, «от прежних своих показаний отказываюсь, так как давал их под страхом» — чего? Нет, не под страхом — «под давлением…». Опять не то.

Ладно, приберегу бумажку на крайний случай. Василия Семеновича, думаю, можно вытащить и без нее, ведь сие «творение божие» до сих пор утверждает, что утопил подсвечник в Волге.

Так. В пять нужно быть у Насти…

Настя! Ей понадобится хороший адвокат: «девушке без средств» суда не избежать. Пожалуй, стоит поговорить со старыми знакомыми.

Тороплюсь, тороплюсь куда-то — по привычке. Все, Татьяна Александровна. На сей раз — действительно все. Расследование закончено.

Теперь — да здравствует погожий апрельский денек, да здравствует этот несовершенный мир, в котором необходимо бороться за право существования, и — да здравствую я, скромнейшая Татьяна Иванова, самая обаятельная и привлекательная, самая замечательная… самая, самая, самая…

Чертовски хочется есть.

К вечеру моль немного пришла в себя. Личико еще опухшее, но в сем облике, по крайней мере, хоть можно узнать Настю Белову.

Миша весь день потчевал девицу рагу — скормил ей все мясо.

…— Ну, не будем терять зря времени, — деловито сказал Дима с порога.

Моль тотчас вскочила с кресла (она как будто и не вставала с оного предмета мебели с тех самых пор, как я оставила ее утром!), торопливо поправила прическу — было бы что поправлять, — судорожно вздохнула.

— Я готова.

…Отвезли нас на Зарубина.

Позвонили. Тишина. Снова позвонили. Некто небритый, в комнатных тапочках прошлепал мимо нас на следующий этаж, дружески посоветовал:

— Звоните, звоните. Дома оне, токма с первого разу не открывают.

Настя кивнула, подтверждая.

Странные люди. Приятно им, что ли, когда в квартире звонок «громыхает»?

Ну-с, подождали немного, еще «погромыхали», опять подождали… Наконец услышали традиционное, «вопрошенное гласом грубым и страшным»:

— Кто там?

Стоят, наверное, с берданкой и нас — невооруженных в большинстве своем — впустить не решаются.

— Это я, — дрожащим голоском пропищала моль.

Дверь бесшумно отворилась. Пред наши светлые очи предстала красивая белокурая дама, очень похожая на Настю, но полная, холеная. «Помешанной» она, однако, не выглядела. Пропитой насквозь — да, но не сумасшедшей. И несмотря ни на что — хороша!

— Гражданка Тимошенко? — сурово спросил Дима, заглянув в блокнот, который, кстати, позаимствовал у меня (объяснил: «Для солидности». О Настенькиной сестрице в записной книжке и речи нет).

— Ну? — ответила мадам Татьяна вопросом на вопрос.

— Милиция, — лаконично пояснил страж порядка и сунул гражданке под нос служебное удостоверение.

— Здравствуй, Танечка, — едва слышно пролепетала мадемуазель Белова…

О мудрейший из мудрых, сладчайший из сладчайших, добрейший из добрейших, прекраснейший мой читатель! Ты, многоуважаемый, вероятно, догадался уже, какой последует финал.

Ну конечно, традиционный «хеппи-энд». Назови, о любимейший из друзей моих, хотя бы одну детективную историю, не заканчивающуюся благополучно, и я тебе поставлю прижизненный памятник.

…Итак, величайший из великих, с кого начнем?

…Как только дело об убийстве Виктора Баргомистрова благополучно завершилось, товарищ подполковник Владимир Сергеевич Кирсанов возвратился из своей, на мой взгляд, затянувшейся командировки. И первое, что он сделал, — отдал приказ об освобождении Голубкова, о чем и сообщил мне вечером того же дня.

Телефонный звонок застал мою несравненную персону — где б вы думали? — по традиции на кухне. Только что я налила в чашку ароматный горячий кофе и совсем уж было собралась «вкусить блаженство»… И тут — на тебе.

Сначала я послала — мысленно, разумеется, — несвоевременного абонента к черту, потом сразу ко всем чертям, потом к их мамам, затем еще дальше… но упрямый тип никуда не пошел, настырно добиваясь того, чтобы я сняла трубку.

И добился-таки.

С недовольной миной — чему же тут радоваться? — мы, Татьяна Александровна, прошлепали в комнату.

— Алло?

— Здравствуй, дорогая, рад тебя слышать.

Киря, родительницу твою…

Нагрубить, не нагрубить?

— Ты очень вовремя вернулся, — буркнула вместо приветствия.

— Кажется, я звоню не вовремя, — мой тон товарища подполковника ничуть не смутил.

Где он набрался наглости — путешествуя «по градам и весям»?

— У меня хорошая новость. Правда, я уже успел сообщить ее, как ты любишь говорить, urbi et orbi — городу и миру…

Не припомню, чтобы я любила латынь. Правда, вставляю иногда отдельные словечки в речь — это верно (пытаюсь убедить людей, какая я вся из себя умная), но любить — боже упаси! И вообще, из всей латыни мне нравится только одна фраза: «In vino — veritas», что, как известно, соответствует истине, которая, как водится, «обитает» в вине.

— …поэтому ты узнаешь чуть ли не последней… Но — сама виновата! — Киря поспешил свалить все на меня. — Надо сидеть дома и ждать моего звонка, а не гоняться с высунутым языком по всему городу.

Ну конечно, именно так я и гонялась.

— В общем, Голубков твой на свободе, справедливость восторжествовала! — Володя помолчал и добавил: — Не слышу горячих изъявлений благодарности.

И не услышишь. Я вообще не понимаю, чему ты радуешься. У меня кофе стынет — а он, видите ли, радуется!

— Кирсанов, извини, но то, что доказана невиновность этого несчастного человека, — не твоя заслуга.

Киря вздохнул.

— Вижу, ты сегодня не в настроении. Позвоню после. Будь здорова.

— Нет, подожди! — Кофе все равно уже остыл. — Кому ж еще ты сообщил об освобождении Василия Семеновича?

— Голубкова-то? Ну, Королеву… тебе вот… начальству…

— И даже начальству?

Ах ты мой исполнительный!

— А ты как думала? Королев тут все органы на уши поставил…

Да, только мне никто из этих самых органов помочь не удосужился… ну, за исключением Димы; и тот — по старой дружбе.