Салла Симукка - Белый, как снег

Женщина рассказала. Она представила себе, что может жить без Семьи. Она сбежала. Она скрыла от Семьи свои новые имя и адрес. Она скрыла ребенка. Это неправильные тайны. Такие греховные тайны рано или поздно раскроются.

Поэтому холодная вода реки обняла женщину. Она потянет ее ко дну. Она раскачает женщину, как жадный любовник. Она поцелует ее в губы, в ноздри, наполнит легкие и вытолкает оттуда воздух. Она полностью охватит ее и утащит в себя, в свое прохладное королевство, где тихим мелодичным голосом рассказываются мрачные сказки.

Женщина оказалась в воде не по своей воле и не случайно. Ее туда погрузили. Грешники не остаются на поверхности, они тонут.

И неправильные тайны тонут вместе с ними.

На белой тарелке две вареные картофелины, две вареные морковки, ломтик мяса и кусок черного хлеба, ничем не намазанный. В еде нет ничего, напоминающего специи; это показывает, что никто не старался, чтобы было вкусно и аппетитно. Трапеза никак не соответствовала представлению Белоснежки о воскресном обеде.

Стол накрыт на нижнем этаже в большой комнате, рядом с которой расположена кухня. Девушек сразу провели к столу, но Белоснежка успела отметить, что на этаже есть еще три другие большие комнаты. На второй этаж ведет очень шаткая деревянная лестница. Самое интересное – спальни на втором этаже. Белоснежка надеялась, что сможет лучше изучить дом, но ей не предложили никакой обзорной экскурсии.

– Обед не будет ждать, – прошептала Зеленка.

Белоснежка оглядела собравшихся за столом. Пара десятков людей. Самым старшим под восемьдесят, самые молодые на год старше Белоснежки. Зеленка, значит, из самых молодых. Все склонили головы пред молитвой, которую читал по-чешски сидящий во главе стола Адам Гавел. Молитва была длинной, и Белоснежка не поняла из нее ни слова. Воспользовавшись тем, что никто на нее не смотрел, она незаметно изучала членов общины. Все они были одеты в белые, заношенные льняные костюмы. Стройные, даже худые, но это не удивительно, если такова их воскресная еда. В них нет ничего особо общего, то есть они не похожи на родственников. Но на лицах у всех одинаковое выражение – спокойное и в то же время апатичное. Они молились ревностно, закрыв глаза.

Обстановка в доме старая, обветшалая. Старые обои на стене местами порваны, местами полиняли. Краска на полу потрескалась. Окна тусклые, давно не мытые. Редкие элементы декора требовали ремонта. На стенах нет картин, в комнате нет ни одной лишней безделушки, с помощью которых создают атмосферу домашнего уюта. Ничто в доме не указывает на то, что он жилой. Здание кажется одряхлевшим мастодонтом. Экскурсия в заброшенный дом…

Адам Гавел – бородатый, густобровый мужчина, которого можно было бы описать одним-единственным словом «серый». Его волосы и борода серые от седины, да и кожа слегка сероватая. Возраст его сложно оценить, но возможно, как сказала Зеленка, ему шестьдесят. Белоснежка не могла смотреть на него без странного ощущения того, что его серость – это удачная попытка стать незаметным. В нем явственно ощущались ярость и угроза, которые сквозили во всех его движениях. Он тоже был худым, но с четко прорисованными мышцами. Его руки, распростертые в молитве, казались такими сильными, что ими можно было легко задушить человека.

Вдруг Адам Гавел поднял взгляд на молящихся, и его серые глаза остановились на Белоснежке. Та быстро потупила взор и пристально уставилась на свои руки. Не стоит вызывать подозрения у главы общины.

Казалось чудом, что она вообще попала в этот дом. У ворот их встретила та же самая женщина, которая в прошлый раз выставила Белоснежку за забор. И снова Зеленка обменялась с ней несколькими словами по-чешски, и снова Белоснежке показалось, что она зря приехала. Потом из дома вышел Адам Гавел, внимательно посмотрел на Белоснежку, сказал несколько слов по-чешски Зеленке – и вуаля! Ворота открылись.

– Что ты ему сказала? – спросила она Зеленку.

Зеленка пожала плечами.

– Всего лишь, что ты моя сестра и хочешь с нами пообедать. Адам сказал, что это отличная идея.

Белоснежка посмотрела на стройную спину решительно идущего впереди мужчины и подумала, что его следует остерегаться.

Наконец молитва закончилась, и Адам дал сигнал к началу трапезы. За столом было совсем тихо, слышалось лишь деликатное лязганье вилок и ножей по тарелкам. Еду запивали прохладной водой. Белоснежка отрезала кусок картошки и положила его в рот. Соли в пище не было.

Адам, видимо, заметил выражение лица Белоснежки, потому что вдруг заговорил по-английски:

– Видимо, ты удивлена, что наша еда так аскетична. И образ жизни. Мы верим во все чистое и первозданное, во все самое простое. Чем меньше лишнего у человека, тем ближе он к Господу. Поэтому у нас нет ни телевизоров, ни телефонов, ни электроники, ни книг. Мы не смакуем пищу. Мы жжем благовония, но это аромат чистоты. Мы верим, что душа может оставаться чистой, когда принимает в себя святое; потому-то дух наш чистый и белый, как снег.

Белоснежка взглянула на членов общины, которые кивали, слушая слова Адама. Они не выглядели несчастными или смиренными. Они казались спокойными и объединенными. Они действительно верят, что у них есть то, чего нет ни у кого другого. В какой-то мере она им даже завидовала.

Члены общины стали тихо разговаривать друг с другом.

– О чем они говорят? – спросила Белоснежка Зеленку.

– О том, что произошло за день. Те, кто ходит на работу, рассказывают о своем рабочем дне, а остальные – о том, что сделали по дому.

Беседа на чешском звучала спокойно. Белоснежка смотрела на лица людей. По ним было невозможно что-то понять. Никто не улыбался, никто не выглядел раздраженным. Относится ли к их чистоте еще и то, что нельзя показывать свои эмоции? Или их просто нет?

Наконец бытовые беседы были завершены, и трапеза закончилась в тишине. Никто ничего не спрашивал у Белоснежки, никто ничего не комментировал. Атмосфера мечтательности, расслабляющая и одновременно раздражающая своей затянутостью. Белоснежка иногда пыталась подмигивать Зеленке, но та сидела, не реагируя и уставившись в тарелку.

Когда все поели, Адам сказал что-то по-чешски, и сидящие за столом взялись за руки. Левую руку Белоснежки взял пожилой, уже начавший дряхлеть мужчина, а правую – Зеленка.

– Что это? – прошептала Белоснежка.

– Круг греха, – ответила Зеленка. – Все исповедуются в грехах, совершенных на этой неделе.

Белоснежка ничего не успела сказать – начались первые рассказы. Если молитва казалась длинной, то исповедь, казалось, затянулась на целую вечность. У Белоснежки просто в голове не укладывалось, что эти чистые и аскетичные люди успели наделать за неделю так много грехов, как можно было понять по продолжительности их признаний. В конце каждой исповеди круг на мгновение поднимал руки в воздух, потом опускал их обратно. Видимо, это означало прощение грехов.