Уилл Фергюсон - 419

«Химар» скользил по темным водам Дельты. Ннамди молчал. Наконец, не оборачиваясь к Амине, произнес:

— Я ничего не мог поделать. Я не мог ее спасти.

— Я понимаю.

— Я не мог.

«Я понимаю».

Последний поворот они одолели в сгущающихся сумерках под бой барабанов. Рулевой спросил Ннамди, но и тот не понимал, что происходит:

— Может, становище какое. Раньше не было.

Длинные белые флаги размотанными бинтами трепетали на ветвях. Песни, барабанная дробь. А на полянке тела, раскрашенные мелом, танцевали в угрюмом, напитанном джином буйстве, дергая руками, размахивая винтовками. Раздался выстрел, затем другой.

Многодневный страх затопил Амину.

«Здесь все и кончится? На этой лодке я плыву к своей смерти?»

— Это что за дурдом? — прошептал рулевой, сбрасывая скорость, чтобы проскользнуть незаметно.

— Это не дурдом, — сказал Ннамди. — Это Эгбесу. Бог войны иджо. Их, понимаешь ли, привили.

— От чего привили?

— Когда приходишь к Эгбесу, пули тебе не страшны. Пролетают насквозь, как будто ты из дыма. Можно пить любой яд, даже кислоту из батареек, — все равно не умрешь. Ты неуязвим.

— А если умираешь? — спросил огони. — Тогда как?

— Значит, оплошал, нарушил какой-то завет. Если умираешь или ранен, это не боги тебя оставили. Это ты оставил богов.

— И что им эти боги говорят?

— Что надо драться. Прогнать из Дельты ойибо и нефтяников. Создать государство иджо. Воевать.

Рулевой-огони и девушка из Сахеля впервые посмотрели друг на друга.

— Это все… нехорошо, — сказал Ннамди. — Это значит, разговоры закончились. — Не будет ультиматумов, не будет деклараций и манифестов на пресс-конференциях. Будет только война.

За лагерем Эгбесу возник знакомый пейзаж — мангры, небольшие участки с кассавой. Мимо плыли дома, освещенные керосинками, а порой чахоточным генератором. Все подсвечивалось оранжевым пламенем газовых факелов.

— Моя деревня! — закричал Ннамди, тыча пальцем, гоня лодку вперед. — Вон то дерево — дерево видите? — Над ручьем широкой дугой изгибался ствол. — Я на нем качался в детстве. А вон там — видите, на холме? Под крестом? Два огонька? Это дом моего отца. Я там вырос.

Вдоль причала горели огни — голые лампочки на проводах. Город на сваях. Таким он померещился Амине. Не деревня — целый город. Новой волной накатила паника.

— Ты говорил… ты говорил, семьсот человек.

— Ну да, — сказал Ннамди. — Вот моя деревня, та, что поближе. А там… — Он махнул на разросшиеся в отдалении трущобы. Бестолковые навесы, безнадежные лачуги. Глиняные хижины, не цементные. — Это не моя деревня. Это за ручьем. Люди из других деревень, разрушенных. Или брошенных. Иногда приходят по ночам, безобразничают. Но куда мы едем — там мой дом.

Амина заподозрила, что размежевание существует только в воображении Ннамди; две деревни сливались, разделяла их лишь тонюсенькая струйка воды. Над скученными домами высился церковный шпиль, на фоне газового факела четко проступал крест. Рукописная вывеска на берегу гласила: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В НОВЫЙ ИЕРУСАЛИМ».

«Химар» ткнулся в перебитый хребет пристани, днище заскребло по мангровым корням. Ннамди и рулевой выпрыгнули, втащили лодку.

— Причал построили нефтяники, повстанцы использовали, а солдаты разрушили. Но лодка причалит, ничего. Чалиться мы умеем.

Пока Ннамди и рулевой разгружали лодку, по деревне прошел слух, и на пристани собралась радушная толпа.

Подбежали голопузые дети.

— Родня, — пояснил Ннамди.

Они держали палку, на палке веревка. Не веревка. Змея — кобра, пронзенная, мертвая. Дети смеялись, хихикали, наперебой требовали внимания. Ннамди поздравил их с добычей.

Новые лица, рукопожатия, новые люди проталкиваются ближе. Все, похоже, родня или родня родни.

— И это у меня еще небольшая семья, — сказал Ннамди Амине.

Когда выгрузили последние ящики и добровольцы взялись таскать их в дом, по толпе пробежал шепоток, люди расступились. И вперед вышла женщина в струящихся одеждах — царственная осанка, глубокий смех.

Мать Ннамди.

Развод с прогибом. Вот чем занимался ее брат. С этим оборотом Лора прежде не сталкивалась.

— Расплата, — пояснил он. — За батю.

Они сидели у него в Спрингбэнке, и Уоррен, точно гордый отец, листал веб-страницы. Печатая, жевал чипсы и сыпал крошки на клавиатуру.

— Видишь? Вот это мое, — сказал он. — Вчера вывесили.

Зима заперла в доме детей Уоррена. Они прогрохотали мимо, препираясь. Мигал, добиваясь внимания, онемевший телевизор: участники реалити-шоу ели тараканов, готовились к мрачному «совету племени». Где-то в подвале сидела Лорина мать — наверняка во фланелевой ночнушке. Узница Спрингбэнка.

Лора снова вынырнула в монолог, который Уоррен нередко принимал за беседу. Он разъяснял суть развода с прогибом.

— Нас таких целое сообщество единомышленников, — рассказывал он. — Боремся с жульем. Патрулируем сеть, расставляем ловушки. Проще всего завести липовую почту, выключить спам-фильтры и ждать. Когда появляются четыре-девятнадцатые, мы заглатываем наживку. Не жмем «удалить», а отвечаем. Это, блин, обхохочешься.

Обхохочешься, как над «Тремя придурками»? [50] «Три придурка» («The Three Stooges», 1934–1959) — американское водевильное комическое трио — Ларри Файн (1911–1975), Мо Хауард (1895–1975) и Джерри Хауард «Кудрявый» (1906–1952), — специализировавшееся на особо грубом балаганном юморе; прославились благодаря сотням короткометражных комедий. Как тортом в лицо? Или как над знаменитостью, которая жует таракана? Лора вспомнила, как в юности Уоррен устраивал телефонные розыгрыши — художественный жанр, уничтоженный определителями номеров. «Мэм, мои поздравления! Вы только что выиграли приз ККУА «Куры в бегах» — сто тысяч долларов! Чтобы получить приз, вам необходимо прокудахтать десять минут…»

Уоррен открыл папку входящих писем.

— Глянь, — ухмыльнулся он. — Еще один, свеженький. «Уважаемый сэр, я сын нигерийского дипломата в изгнании…» Делается так: сочиняешь самые невероятные истории, какие в голову взбредут, тянешь время, мотаешь им нервы, а потом все это публикуешь. Один их убедил, что он умирающий бельгийский аристократ, который вот-вот… вот еще чуть-чуть… и переведет им деньги… и тут раз — коньки отбросил!

Еще одного 419-го втянул в пространную переписку некий Ф. Флинтстоун из Бедрока, США, «городка прямо как в исторических романах», который все пытался расплатиться раковинами. Настоящими раковинами. Другой эпистолярный роман затеял некий Капитан Кёрк, который соглашался прислать наличные лишь при условии, что его корреспонденты поступят в Академию Звездного флота и пришлют нотариально заверенные документы, подтверждающие, что они не являются секретными агентами Ромуланской империи.