Екатерина Лесина - Клинок Минотавра

– Тут это… дело такое, – Игорек остановился. – Мне твоя хозяйка нужна.

– Зачем?

– Так это… обманула она хорошего человека… у него с обману расстройство вышло… по сей день в печали… встретиться желает. Поговорить.

– Лара ни с кем встречаться не будет…

– Это ты зря, Ванечка, – Игорек расправил плечи, пытаясь выглядеть больше, солидней. – Это ты очень даже зря… думаешь, если у тебя деньги есть, то ты тут царь и бог? А я, значит, шваль под ногами? Нет, Ванечка! Я тебе так скажу! Кончились твои денечки…

Пистолет выглядел до отвращения настоящим.

– Что, страшно? – осклабился Игорек. – Давай, Иван, иди в дом… там поговорим…

А Вовки не было. Куда пропал? И что делать Ивану? И вправду разговаривать?

– Твой братец – сумасшедший, – сказал он, отступая. – Но ты-то вроде нормальным был. Как ввязался в это дело?

Игорек пожал плечами и дверь прикрыл. Увидев Лару, осклабился, изобразил поклон:

– А вот и наша мадама. Присаживайтеся, будьте любезны. Скоро Валерка подойдет, кое-что уладит и подойдет… у него ныне новая любовь, но и на старую его хватит.

Лара окинула гостя презрительным взглядом, но спорить не стала.

Присела.

А окно приоткрыто…

– Валерка не сумасшедший, – Игорек устроился на кушетке, велев: – На пол садитесь. И руки под задницу, особенно ты, Ванятка, ты ж у нас борзый… а Вовчик, значится, не заглядывал? Ничего… Валерка его поймает… Валерка очень умный.

– Расскажи.

Ему ведь хочется рассказать, прямо-таки распирает от желания похвастаться, выплеснуть правду, которая никому-то, кроме него, не известна. Столько лет притворялся, устал наверняка, а тут слушатели удобные. Дальше них не пойдет.

Позаботятся.

– А чего рассказывать? Да нечего рассказывать…

И потер пистолетом щетинистую щеку.

…Игорек всегда знал, что в жизни ему недодали. Чего? А всего! Родителей нормальных – отца он не знал, а мать, его родившая, только и умела, что шпынять, поломанной судьбою попрекая, дома хорошего, в котором бы пахло пирогами и вареньем, ну или котлетами… котлеты Игорек очень даже уважал. И толстые розовые сосиски, которые завозили в сельмаг по средам. Только мамаша вечно тратилась на себя, а ему приходилось жрать картошку.

Недодали везения.

И нормальной школы, чтобы вокруг не придурки были, а хорошие парни… друзей… с Игорьком отчего-то никто не желал водиться. Дразнили. Издевались. И в третьем классе, отобрав шапку – ее мамаше принесла какая-то знакомая в тюке ненужной одежды – забросили эту шапку на дерево.

Мамаша потом орала…

Нет, Игорек точно знал, что жизнь его должна была сложиться иначе. И когда в просевшем, провонявшем плесенью мамашкином доме объявился человек в форме, Игорек замер. Оказывается, папаша его не моряк-подводник, не летчик и не капитан дальнего плавания… нет, папаша его, Игорька, военный.

И признать его признает.

Правда, в семью не возьмет, но это из-за жены, у которой своих двое. И если сестрицу, капризную девку в платье с цветочками, Игорек удостоил лишь взгляда, то братец единокровный стал тем человеком, которому он, Игорек, душу открыл.

Братец умел слушать.

И был хорошим, замечательным, тем самым идеальным братом, существованием которого жизнь компенсировала Игорьку все прошлые тяготы.

– Я буду тебя защищать, – сказал Игорек, хотя и был самым слабым в местной школе. Но верил, братца любимого никому в обиду не даст.

А братец, который разговаривал мало, дичился людей и, по мнению их, был престранным существом, улыбнулся и, взяв Игорька за руку, сказал:

– Ты со мной.

С ним.

С ним был, когда Валерка кошек резал. И поначалу противно было, но после ничего, понравилось даже. Игорек представлял, что это не кошка, а скажем, Вовчик, который вечно задирается…

…Еще Валерка раскладывал костры.

Ему нравился огонь, смотреть мог долго…

…А потом он предложил сжечь музей. Из-за княжны и еще, чтобы забрать кинжал, который исполняет желания. Взломать замок оказалось несложно. Вынесли картину, выломав из рамы, и клинок. Правда, тронуть его Валерка не позволил, ну и не больно-то хотелось. Княжна пришлась Игорьку по вкусу, настоящая красавица, черноглазая, со взглядом презрительным… в общем, он сразу как-то уверился, будто и сам княжеской крови. А остальные, те, кто на Игорька внимания не обращал – быдло. И даже факт, что эти, остальные, точки зрения Игорька не разделяли, его нисколько не огорчал. Сердце грела тайна, и тайна придавала самому Игорьку значимость.

Впрочем, пожар не остался безнаказанным. Откуда отец прознал? Догадался ли сам, зная о некоторых особенностях сына… или видел кто? Не важно. Главное, что в дом мамашкин он заявился злым, не стал кричать, но сразу отвесил затрещину, а там и вовсе за ремень взялся. А когда мамашка попыталась влезть в воспитательный процесс, заявил:

– Ему уже есть четырнадцать. Хочешь, чтобы посадили?

Мамашка не хотела, сам Игорек – тем более. Он ведь не преступник! Он историческую справедливость восстанавливал! Про справедливость отец не слушал. А хуже всего, что и трех дней не прошло, как собрался уезжать. И Валерка с ним.

Нет, на отца злости Игорек не держал, понимал, что надобно так, что после пожара Валерка сделался нервозным, все говорил о клинке, о праве, о крови… и кошек стал резать больше, а их в деревне-то, почитай, всех изловили, даже черного дикого кошака, который во дворе ведьмы обретался. И догадайся кто про тихую полянку в лесу, отыщи кошачьи могилы, не миновать Валерке психушки. А Игорек брата сумасшедшим не считал. Странным слегка, ну так оно и понятно – князь, а князья – они иные, чем люди…

И забавы у них отличаются. Это Вовке достаточно нажраться от пуза, хлебнуть дешевого портвейну, который потребляет школьный физрук и делится за рубль-другой, и завалиться храпеть, или еще чего, столь же бессмысленного выдумать, а Валерка – особенный.

Игорек слегка обижался, что самому ему выпало в деревне оставаться, что не взяли его в новую семью, но обида была легкой, невсамделишной.

Валерка обещал вернуться.

И написал письмо.

Игорек ответил… он не говорил о переписке мамаше, которая, получая регулярные денежные переводы – Владлен Михайлович не бросил сына, – вовсе потеряла человеческий облик. Остальным же было все равно. Люди, окружавшие Игорька, с какой-то болезненной настойчивостью повторяли, чтобы он, Игорек, не вздумал сам к выпивке прикасаться, а не то сопьется….

Он ведь не дурак.

Он понимал, что к чему, и от увещеваний этих, за которыми виделись ожидания – когда же он, Игорек, начнет спиваться – становилось тошно. Он закончил школу кое-как, на тройки, и попытался поступить, но срезался. Зацепился в техникуме, однако учиться было тяжело.