Энн Перри - Скандал на Белгрейв-сквер

Он был полон негодования против Байэма — не только за тот страх, который постоянно была вынуждена испытывать Элинор, опасаясь за него, за нежелание объяснить ей все, но и за то, что Байэм вовлек его в решение этой проблемы, а также во все неясности и тревоги, с которыми это решение было сопряжено.

Пуще всего Драммонда тяготило чувство вины: член братства попросил о помощи, оказавшись в отчаянном положении, но он не смог ему помочь, а вместо этого по уши влюбился в его жену.

Помимо всего, Драммонда тоже неотступно преследовало чувство страха. Что, если Байэм виновен? Что, если он через «Узкий круг» привлек его для того, чтобы он, Драммонд, скрыл его вину? Если братство так беспощадно в своих требованиях, как утверждает Питт, тогда такой приказ не исключен. Как он посмотрит тогда в глаза Элинор? Он не может и не намерен выполнять этот приказ. Как он объяснит это леди Байэм? Он покажется ей напыщенным, эгоистичным, трусливым демагогом. Она будет презирать его, и он этого не вынесет. Где выход? Скрыть убийство, позволить невиновному принять кару за то, что он не совершал, подвести кого-то под виселицу или, в случае удачи, закрыть дело за недоказуемостью улик и оставить навек пятно на чьей-то репутации, погубить чью-то карьеру?

Питт не простит ему этого. Он будет знать правду, он всегда узнаёт ее в конце концов. Драммонду будет тяжело потерять его доверие, столь же тяжело, как потерять Элинор. Она будет ненавидеть его, но, во всяком случае, поймет, что, сделав это, он руководствовался высокими понятиями чести. Питт же не простит ему, если Драммонд изменит самому себе.

А какое наказание вынесет ему «Узкий круг»? Они сделают это незамедлительно, в этом Драммонд не сомневался.

Как он мог быть таким доверчивым, наивным, таким слепым и глупым? Потому что был польщен честью состоять в обществе, мало задумываясь над тем, что делал, видя лишь то, что хотел видеть, не вдумываясь в суть, ограничиваясь поверхностным знакомством… К гневу на себя прибавилось презрение.

Он должен сосредоточиться и все обдумать.

Элинор смотрела на него своими ясными серыми глазами и ждала от него разумного и полезного совета. Что он сможет сказать ей? Он должен забыть о личных чувствах; говорить должны не они, а его разум.

— Вы уверены, что перемена в решениях вашего мужа не была продиктована важной политической причиной? — спросил Драммонд, пытаясь выиграть время для того, чтобы окончательно привести в порядок сумятицу мыслей в голове и отделить эмоции от трезвого разума.

— Уверена, — ответила Элинор с горечью. — Именно из-за этого произошла ссора между мужем и сэром Джоном; если бы такая политическая причина существовала, он не преминул бы сказать об этом сэру Джону; тот был бы огорчен, но понял бы его. Не случилось бы ссоры, и они не расстались бы врагами. Ведь они так долго были друзьями и политическими союзниками.

Драммонд попробовал проверить еще одну, пугающую его, возможную причину, вопросы по которой тоже следовало снять.

— Как вы считаете, у него не было личных мотивов — например, финансовых интересов, — чтобы принять такое неожиданное решение? — Он вдруг испугался, что Элинор решит, будто он подозревает Байэма в нечестности, и поэтому поспешил объяснить: — Я задаю этот вопрос для того, чтобы исключить и такие мотивы. Сэр Джон не мог заподозрить его в этом?

— Нет. — Элинор нахмурилась. — Я не верю, что Шолто мог пойти на такое. — Но в ее голосе Драммонд уловил нотки надежды. Каким бы позором ни было подобное предположение, она предпочла бы его тому страшному подозрению, которое тяжким камнем лежало на ее душе. Мгновенное облегчение исчезло. — Нет, у Шолто никогда не было личных интересов, которые угрожали бы его политической независимости. Только абсолютная честность при наилучших и наихудших обстоятельствах. Все остальное неприемлемо для него. — Она посмотрела в окно на ветви деревьев. — Его личное состояние досталось ему по наследству — поместья в Хантингдоншире, крупные вложения в Уэльсе и Ирландии. Он никогда не занимался банковскими делами или коммерцией и, разумеется, импортом или экспортом.

— Понимаю.

Элинор опустила глаза, лицо ее неожиданно застыло, словно она ждала удара — возможно, от самой себя, если судьба не опередит ее.

— Нет, мистер Драммонд, у меня нет простого убедительного ответа, сколько бы я ни ломала голову. И, кроме того, самое ужасное в том, что Шолто стал другим, он неузнаваем. — Она подняла голову и встретилась с ним взглядом, в котором было столько эмоций, что Драммонду показалось, будто он испытал почти физический удар. — Он напуган, напуган почти так же сильно, как я. Разница лишь в том, что он знает, чего боится, а я вся во власти страшных догадок.

Теперь не было смысла прятаться за остатки искренности — главным для него была честность во всем, что касалось Элинор.

— Каких догадок? — Эти слова дались ему с трудом.

— Кто-то завладел письмом и записями Уимса о платежах Шолто и теперь шантажирует его, как это делал сам Уимс. Это, должно быть, убийца, как вы думаете?

Драммонд не стал отрицать.

— Кроме него, некому.

Элинор снова отвернулась.

— Но почему Шолто ничего мне не говорит? Этого я никак не могу понять. Мне все известно о Лоре Энстис, ему нечего скрывать. Это было ошибкой молодости, но почему он не сказал, что его шантажируют сейчас, ведь нам теперь нечего терять? Я никогда не винила его за то, что было. — Она провела мыском туфли по краю каминной решетки, будто хотела расслабиться. — Я часто думаю: неужели он все еще каким-то образом оберегает чувства Фредерика Энстиса? Дружба сильно привязывает людей друг к другу, делает их необычайно близкими, а Шолто все еще мучает чувство вины… — Она смотрела на Драммонда, нахмурив брови. — Но я не понимаю, как все это помогает Энстису. А вы? Если Шолто расскажет вам, что появился новый шантажист, это, очевидно, должно помочь вашему расследованию, не так ли? Это хотя бы что-то даст, но как они могут повредить Фредерику? Он знает о смерти Лоры больше, чем мы с вами, и знает, что она была одержима чувством к Шолто — что-то вроде временного помешательства, называйте это как хотите.

— Не знаю, — признался Драммонд. — И не понимаю. Бывает, что старая вина, какой бы незначительной она ни была, заставляет нас защищать пострадавшего… — Голос его оборвался. Слова здесь были бесполезны. Он не мог развеять ее страхи и скорбное недоумение. — Как вы думаете, он знает, кто убийца? — задал Драммонд вопрос, которого оба боялись.

Элинор вздрогнула, но не отвела глаз.

— Я думаю, что это возможно. Есть лишь одна причина, почему он не скажет вам, кто убийца. — Голос ее упал почти до шепота. — Он хочет сам встретиться с ним. Мистер Драммонд, я так боюсь, что он сделает это! И тогда кто-то из них двоих умрет.