Энн Перри - Скандал на Белгрейв-сквер

— А что еще вы мне все же не сказали? Я вижу это по вашему лицу. На нем это написано, — пошутил Драммонд. — Ничтожная сумма возмещения убытков?

— Нет, они не поскупились, дали что положено. Уж больно грубой была клевета, переврали даже собственные слова, — сердито рассказывал Урбан. — Статья была состряпана в истерических тонах, безответственно, но в лучших традициях бульварной журналистики; это подхватили другие газетчики без проверки фактов.

Драммонд слушал, округлив от удивления глаза. Урбан в душе торжествовал.

— Эта свинья Осмар может сколько угодно все отрицать, утверждая, что невиновен и что у него безупречная репутация. — Урбан сунул руку в карман. — То, что он нарушитель, сейчас уже не главное. Теперь для всех он старый осел, вздумавший предаваться блуду у всех на виду на скамье в общественном парке. — Лицо Урбана потемнело от гнева, и гнев его был вполне справедлив. — Но кроме этого, для нас он человек, пускающий в ход личные связи и использующий привилегии своего прежнего положения в кабинете, чтобы уйти от ответственности за действия, за которые должен отвечать каждый гражданин. Он использует связи, чтобы попирать закон, когда ему этого захочется, а это уже самое серьезное преступление против общества, какое только можно себе представить. В каком-то отношении это похуже убийства.

Произнеся это гневное обвинение, Урбан повернулся и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Драммонд был настолько потрясен, что долго еще стоял, не двигаясь, в залитом солнцем кабинете, чувствуя неприятный холодок внутри. В голове в бешеном беге одна мысль сменяла другую.

В пять вечера он уже знал, что ему делать, а в половине десятого кэб вез его в Белгравию, где он вышел на Белгрейв-сквер у дома номер 21. Лакей беспрекословно впустил его в дом, лишь предупредив, что лорд Байэм отсутствует, но скоро будет.

— Я подожду, — не задумываясь, ответил Драммонд.

— Мне известить леди Байэм о вашем приходе, сэр? — осведомился лакей, проводя его не в гостиную, а прямо в библиотеку.

— Благодарю вас, но у меня дело к лорду Байэму, — подчеркнул Драммонд, входя в освещенную предзакатным солнцем комнату.

— Слушаюсь, сэр, — с невозмутимым видом ответил лакей. — Вам что-нибудь подать? Виски, коньяк, содовую, сэр?

— Нет, благодарю, — быстро отказался Драммонд, почувствовав неловкость. Не может же он злоупотреблять гостеприимством человека, у которого собирался получить дальнейшие показания о постигшей его неприятности, сопряженной с неизбежными волнениями и страхами.

— Хорошо, сэр. — Лакей удалился.

Драммонд был слишком взволнован, чтобы сидеть. Снова и снова он повторял в уме то, что намеревался сказать Байэму, и всякий раз чувствовал: все это не то, что нужно. То ему казалось, что он собирается быть слишком почтительным, а значит, не откровенным, то вдруг пугался, что его слова будут слишком резки, будто он сам чего-то боится и не уверен в себе.

Драммонд все еще ничего не решил, и сомнения продолжали одолевать его, когда минут через пять открылась дверь и почти бесшумно вошла Элинор. На ней было платье мягких серо-голубых тонов, очень идущих к ее глазам, с глубоким вырезом, драпированным кружевом более светлого тона; на шее была длинная двойная нить жемчуга. Первое, что подумал Драммонд, было: как она красива! Элинор остановилась в дверях, лицо ее чуть порозовело, рука продолжала лежать на дверной ручке. В этот миг она показалась Драммонду необычайно женственной и элегантной. Ему казалось, что он чувствует исходившее от нее живое тепло. В ней было все, что так привлекает мужчин, — нежность и сила и вместе с тем беззащитность и слабость.

Потом только Драммонд понял, что Элинор одета официально, словно собралась на званый обед или же ждет гостей. А это означало, что, когда придет Байэм, их разговор будет кратким и Драммонд не сможет обстоятельно поговорить, каким бы важным и неотложным этот разговор ни был. Видимо, Элинор и вышла к нему, чтобы предупредить его об этом и попросить отложить разговор до следующего раза.

— Мистер Драммонд, — торопливо произнесла она, наконец закрыв дверь. — Шолто приедет не ранее чем через полчаса, могу я пока поговорить с вами?

Она нервничала и была явно чем-то обеспокоена. Щеки ее залила краска волнения, она смело смотрела ему в глаза, что несколько встревожило Драммонда.

— Конечно, леди Байэм.

Элинор приблизилась к нему, и теперь они оба стояли друг против друга в центре комнаты, ибо женщина тоже не собиралась садиться.

— Что-то случилось?.. — промолвила она и испуганно умолкла, не отводя взгляда. — Что-то изменилось в деле? Вы поэтому пришли?

На какое-то мгновение Драммонд испугался, что она сейчас спросит, не пришел ли он, чтобы арестовать ее мужа. Неужели она тоже думает, что Байэм виновен? Или это страх, недоверие к правосудию?

— Нет, у меня нет ничего нового, — вынужден был успокоить ее Драммонд. — И нет никаких улик против лорда Байэма.

— Мистер Драммонд… — Ей трудно было дышать от волнения. Он видел, как играют блики света на жемчужном ожерелье при каждом ее глубоком вдохе. — Мистер Драммонд, вы говорите мне правду или пытаетесь щадить меня и скрываете то, что мне потом все равно придется узнать?

— Я говорю вам правду, — твердо сказал он. — Я пришел потому, что мне нужно узнать больше того, что я уже знаю, а не потому, что хочу что-то сообщить вам.

— В таком случае вы пришли вовремя, — сказала она тихо, наконец отведя глаза. Теперь ее взор остановился на бронзовых каминных щипцах очень красивой работы. — Это я должна вам… кое-что сообщить.

Драммонд ждал. Ему так хотелось помочь ей, но это было невозможно, даже если бы он осмелился нарушить официальность визита.

Элинор словно замерла, все еще глядя на каминные щипцы.

— Мне удалось узнать причину ссоры, которую я слышала, — сказала Элинор. Лицо ее было печально, она выглядела испуганной. — Я узнала об этом случайно, на одном обеде, от молодого человека по имени Валериус. В Казначействе Шолто занимается распределением ссуд для некоторых стран империи. От него зависит выдача разрешений на ссуды. Он всегда был внимателен к запросам стран, нуждающихся в помощи. Но внезапно и необъяснимо он вдруг погубил итоги всей многолетней политики… — Она замолчала и наконец подняла на Драммонда глаза, полные тревоги.

Бессильный гнев душил полицейского, ибо он сознавал, что ничем не может помочь Элинор. Помимо того, что у него в принципе не было такой возможности, он был словно связан по рукам условностями, собственной застенчивостью и неуверенностью. Драммонд любил Элинор, в этом он должен был себе признаться — было бы трусостью назвать это чувство иным словом. Но он не имел права позволить ей знать об этом, такой шаг был бы непростительным. Она была беззащитной, над ее мужем нависла смертельная угроза, и Элинор обратилась к единственному человеку, который мог ей помочь. Она верила в него. Обмануть ее веру из-за собственной страсти было бы подлым предательством. Лицо Драммонда горело от стыда при одной только мысли об этом.