Лайза Баллантайн - Виновный

Дэниел осторожно отпер дверь и подошел к лестнице. Он лег в постель в одежде, но так и не уснул, напряженно прислушиваясь к звукам из кухни. Скрежет, открылась и закрылась духовка, шаги в другой угол, разговор с Блицем, стук насыпаемого в миску сухого корма.

— Как же долго тебя не было, — сказала Минни, когда он наконец вернулся. — Я уже собиралась за тобой идти. Третий час, а ты еще не завтракал. Проголодался?

Дэниел помотал головой.

— Но ты все равно это съешь. Садись.

Он сел за стол и уставился на глупую подставку под тарелку с нарисованным на ней пони.

Минни пожарила курицу и разрезала на куски. Ломтики грудки лежали на тарелке рядом с консервированной кукурузой и вареной картошкой.

— Ешь, — сказала Минни.

— Не хочу.

— Ты ее съешь.

— Не хочу, — повторил он, отталкивая тарелку.

— Ты ее убил, значит ответственность на тебе. Ты ее съешь. Так ты поймешь, что, даже мертвая, она принесла тебе пользу.

— Не буду.

— Ты будешь сидеть здесь, и я буду сидеть, пока ты ее не съешь.

Минни со стуком опустила стакан на стол. Лед протестующе вздрогнул.

Они молча сидели за столом, пока она не допила джин. Дэниел решил, что она пойдет за добавкой и это даст ему возможность выбраться из кухни, но она осталась с пустым стаканом. Минни смотрела на него и медленно моргала. Они обрастали временем, словно камни — мхом. Дэниел смотрел на остывшую курицу с овощами и размышлял, можно ли просто проглотить это, как таблетки.

— А если я съем только овощи? — спросил он.

— Такой умный парень — и задаешь такие глупые вопросы. Ты же понимаешь, что мне все равно, съешь ли ты овощи, но птицу, которую ты убил, ты съешь всю, до кусочка. Куры — это мое средство к существованию, но сержусь я не потому. Ты знаешь, что я ем кур, когда придет их час. Я забочусь о них, люблю их, и да, мы их едим, но при этом убиваем как положено — без жестокости, ненависти или злости. Эта курица мертва, и мы не станем ее выбрасывать. Но я хочу, чтобы ты знал, что она мертва по твоей вине, что это сделал ты. Если бы не это, завтра она снесла бы нам яйца. Знаю, что тебе пришлось несладко, Денни, и ты можешь всем со мной поделиться. Знаю, что ты злишься, и у тебя есть на это право. Я сделаю все, чтобы тебе помочь, но ты не имеешь права убивать моих кур каждый раз, когда тебе станет плохо.

Дэниел расплакался. Он рыдал, как маленький ребенок, обмякнув на стуле и отцеживая горе всхлипами. Глаза он прикрыл ладонью, чтобы не видеть Минни.

Наревевшись, он убрал руку от лица и несколько раз глубоко вздохнул, переводя дыхание. Она по-прежнему сидела напротив с пустым стаканом, все так же не сводя с него голубых глаз.

— Успокойся. Отдышись и доедай.

Побежденный, Дэниел выпрямился и принялся за курятину. Он отрезал малюсенький кусочек и воткнул в него вилку. Потом дотронулся до мяса языком и положил в рот.

Дэниел посмотрел на часы — было уже почти три ночи. В комнату просачивался холодный голубой свет. Источник его был неясен — то ли луна, то ли уличные фонари. Проработав до десяти, Дэниел поел в офисе и по пути домой зашел в «Корону» выпить пинту пива. Иногда его одолевали резкие порывы желания, но испытанный за день стресс брал верх, и он ворочался, пустой и легкий, не зная, как с ним совладать.

Он лежал на спине, заложив руки за голову, почти в полной темноте и думал о годах, когда Минни вызвала у него ярость, которые перешли в годы безразличия. Он понимал, что это была его защита против нее: ярость и безразличие. Даже сейчас, после ее смерти, ярость никуда не делась, просто теперь потеряла привычное направление. Сквозь сон он наблюдал, как она бессмысленно крутится в пространстве.

Много лет назад он решил бросить Минни, и теперь ему было трудно по ней скорбеть. Для скорби нужны были воспоминания, а они доставляли боль. Он поморгал в полутьме, вспоминая выпускную церемонию и первые несколько лет в лондонской адвокатуре. Все это прошло без нее. Он гордился собственной самодостаточностью. Оборвав эту связь, он сам оплачивал свое обучение, а потом нашел работу в лондонской фирме, спустя всего три месяца после выпуска. Раньше он приписывал все эти заслуги себе, но теперь стал сомневаться, что вряд ли бы даже поступил в университет, если бы не Минни.

Он чувствовал, как тьма кружит над ним и приземляется ему на голую грудь, зловещая, в капюшоне, черная и блестящая, как ворон. Пытаясь ослабить хватку ее когтей, Дэниел приложил к груди ладонь.

Это ведь он ушел от нее, но ее уход ударил больнее. Ворочаясь в постели, он думал, какой смертельной утратой стал для нее когда-то. Но смерть Минни была весомее, мрачнее, словно хищная птица с крыльями во все ночное небо.

Десять минут четвертого.

Приоткрыв рот и глаза, Дэниел вспомнил, как убивал курицу, как его детские руки душили дорогую ей птицу. Он сел и спустил ноги на пол. Так и сидел в полутьме, сгорбившись над коленями. Был только один способ положить этому конец, и он натянул шорты, сунул ноги в кроссовки и побежал.

Когда Дэниел еще раз взглянул на часы, было уже четыре. В лицо ему летела теплая свежесть раннего осеннего утра. Пробегая мимо фонтана, он почувствовал запах воды, а потом — мокрых от росы листьев. Удары ног о дорожку и разогретые мышцы наполнили его энергией, и он побежал быстрее, чем обычно, удлиняя шаг и позволяя торсу влечь его вперед. Но несмотря на темп, образы не оставляли его в покое и мешали сосредоточиться: вот снова гроб; вот Минни в резиновых сапогах, руки уперты в бока, щеки раскраснелись от ветра; вот Блиц почтительно склоняет голову, когда она входит в комнату; вот рыночная палатка, полная свежих яиц; вот его детская спальня с обоями в розочках.

Он был совсем буйным. Кто, кроме Минни, взял бы себе такого ребенка? Социальный работник его предупреждала. Минни позаботилась о нем, когда все остальные от него отказались.

Несмотря на одышку, Дэниел ускорил темп. Мышцы живота и ног горели. Бок резануло болью, и Дэниел замедлил бег, чтобы дать ей утихнуть, но тщетно. Он стал дышать медленнее и глубже, как его учили, но боль не проходила. В темноте парка на холодных скамейках ворочались нищие, и ветер трепал газеты, которыми они накрыли себе лица. Его внимание разрывалось между острой болью в теле и тупой болью от мыслей о Минни. Виновной была она, но, схлопотав на похоронах осуждение, он признал свою роль в ее смерти. В конце концов, он действительно хотел причинить ей страдания. Он понимал, что наказывает ее. Она это заслужила.

Заслужила. Дэниел покачнулся и перешел на шаг. Он был в миле от дома. Ночь нехотя уступила стыдливому упорству занимавшегося на востоке зарева. Рассвет. То, что новый день рождается пусть и в условных, но в муках, казалось Дэниелу справедливым. Темно-синее небо наливалось кровью. Он шагал, положив руки на бедра и тяжело дыша, между лопатками текли струйки пота. Он не был готов к предстоящему дню. День еще не успел начаться, а Дэниел уже обессилел.