Лайза Баллантайн - Виновный

— Минни, — позвал Дэниел.

«Минни», не «мама».

Она повернулась, выронила ведро со щеткой и приложила ладони к щекам, словно сдаваясь, бросая оружие.

— О боже, лапушка… какой сюрприз!

Положив руку на больное бедро, она направилась к нему, улыбаясь так широко, что ее голубые глаза почти исчезли. Она шла, подняв ладонь козырьком, чтобы заслонить глаза от солнца. Дэниел знал, что она не могла увидеть выражение его лица. И представил себя, черный силуэт в дверном проеме.

Минни засмеялась, и Дэниел втянул в себя воздух. Ее смех был так важен для него, и он привык его ценить. Она вытерла грязные пальцы о юбку.

— И чему мы обязаны такой чести?

Она подошла совсем близко, отняла руку от глаз и, распахнув объятия, шагнула в прохладную тень, в которой стоял он. И только теперь наконец встретилась с ним взглядом.

— Лапушка, ты в порядке? Что такое?

Ее ладонь опустилась на его плечо успокаивающим жестом. Минни озабоченно нахмурилась, от поджатых губ на щеках появились ямочки.

— Не совсем, — прошептал он, вырываясь и проходя мимо, во двор.

Одна из коз ухватила его за футболку, и он, отгоняя, топнул раз, другой, пока животное не двинулось прочь.

Минни направилась к нему. Блиц метался у ее ног, вставая перед ней, и заглядывал в глаза, чтобы понять, что не так. Он заскулил и поскреб землю передними лапами. Минни вытянула руку, чтобы погладить собаку по голове, неотрывно смотря на Дэниела.

— В чем дело, лапушка? Что случилось?

Сердце у Дэниела бешено колотилось, ладони вспотели. Он пытался собраться с духом и высказать ей все спокойно, но у него слишком пересохло в горле. Он собирался рассказать ей о своих мыслях, о нестерпимом желании выяснить, что стало с его настоящей матерью, ведь ему исполнилось восемнадцать. Он планировал рассказать ей об отделе записи актов гражданского состояния, о свидетельстве о смерти, и о кладбище с белым мраморным крестом, и о том, что с букв, которыми написано ее имя, уже отслаивается краска. О том, что, когда Минни сказала ему, что его мать умерла, та уже завязала с наркотиками. Завязала ради него и перебрала с дозой, только когда подумала, что он никогда не будет ее искать, что он ее позабыл. Это было для него слишком, и он заорал:

— Моя мать умерла в прошлом году!

Он сам удивился, почему вдруг брызнули слезы. Набухла вена на виске, стало драть в горле. Слезы разозлили его еще больше. Он не хотел плакать. Этого он не планировал.

— В прошлом году!

Он подхватил железное ведро. Прицелившись в Минни, сначала запустил его вперед, не отпуская ручки, чтобы напугать ее, но она даже не шелохнулась. Тогда он швырнул его по-настоящему, и оно приземлилось на метр справа от нее, с грохотом ударившись о порог, отчего козы разбежалась по углам двора, а Блиц присел на задние лапы. Дэниел поднял метлу и отшвырнул ее тоже, а потом схватил лопату, стоявшую у стены курятника, и взмахнул ею, наслаждаясь тем, какой легкой она ему показалась, по-прежнему чувствуя, как из глаз капают слезы.

Он прикусил губу, прошептав:

— Ты мне солгала.

Минни стояла перед ним с тем же выражением лица, которое он помнил с детства: спокойным и решительным.

Он подбросил лопату в руке, наблюдая за реакцией Минни.

— О чем ты должна мне рассказать? О чем ты должна мне рассказать?

На него снова накатила волна гнева.

— А?! — крикнул он.

Он схватил лопату и занес ее над головой, шагнул вперед и со всей силы ударил в угол курятника. И продолжал бить с размаху, пока курятник не покосился. Вокруг беспокойно квохтали куры. Он крутанул лопатой по дуге и опрокинул ведро с кормом и поддоны для насестов, поставленные стопкой у сарая. Блиц сначала замер в испуге, а потом подобрался поближе к Минни, припав на передние лапы, залаял и зарычал на Дэниела и принялся бросаться на него, будто чтобы укусить, призывая к порядку, как отбившуюся от стада овцу.

— Мне дали ее свидетельство о смерти. Я был на ее могиле. Она умерла в прошлом году. Я мог бы с ней увидеться. Мог бы…

По его щекам бежали горячие слезы. Он даже не пытался их стереть. Он не смотрел ей в лицо. Задний двор мелькал у него перед глазами отдельными кадрами: сломанный курятник, Минни, стоящая перед ним, сцепив руки, напуганные козы и собака, защищающая хозяйку, оскалив зубы.

— Давай зайдем в дом. Давай сядем и обо всем поговорим, — сказала Минни.

— Я не хочу идти в дом. Я не хочу ни о чем говорить. Я хочу, чтобы ты умерла.

Он бросил лопату. Собака отскочила назад и зарычала. Дэниел закрыл лицо ладонями. По языку растеклась соль.

Минни положила руку ему на плечо:

— Лапушка, пойдем, давай я налью тебе чаю.

Он так резко дернулся в сторону, что она потеряла равновесие и тяжело рухнула на бок. Блиц скакал взад и вперед, то рыча, то поскуливая. Минни посмотрела на Дэниела. Ему на секунду показалось, что она испугалась, но это впечатление тут же пропало, и ее выражение стало таким же, как обычно, как будто она видела его насквозь. Он вспомнил, как наблюдал за ней через дверь в гостиной, как слезы капали у нее с подбородка на клавиши из слоновой кости, а босые ноги давили на педали и как ему хотелось тогда понять ее так же, как она понимала его.

— Вставай! — крикнул он.

Слезы высохли, солнце спряталось за домом, и двор погрузился в тень.

— Вставай!

Он пнул ее в ботинок, и Блиц кинулся на него и тут же отскочил. Минни перекатилась на колени, поднялась на согнутую ногу и медленно выпрямилась во весь рост.

Дэниел смотрел на нее, тяжело дыша, словно только что пробежал от Ньюкасла до Брамптона. Она повернулась и медленно пошла в дом. Он подумал о том, чтобы ударить ее лопатой, снова сбить с ног, ухватить за седые кудри и шмякнуть лицом о стену ветшающего дома. Собака последовала за ней и остановилась в дверях, всем видом предупреждая Дэниела не идти следом.

Дэниел судорожно вдохнул и оглядел двор. Козы вернулись и пощипывали ему карманы в поисках угощения. Куры успокоились и принялись за сорняки. Он пошел в дом.

На кухне ее не было. Дверь в ванную была открыта, и Дэниел заглянул внутрь, в который раз увидев длинную узкую полосу пола, залитого солнцем, и фарфоровую бабочку, стоявшую на полке, расправив крылышки. Он отвернулся.

Минни стояла в гостиной, опершись одной рукой о пианино, а другую положив на бедро, и по-прежнему хмурилась.

Дэниел оглядел комнату, будто увидел ее впервые. На камине была фотография Минни в молодости, с мужем и дочерью. Рядом — три фотографии Дэниела, две — в школьной форме, и одна — сделанная на рынке.

Он сунул руки в карманы. Ярость по отношению к Минни показалась ему смутно знакомой и напомнила те времена, когда он был мальчишкой. Входя в дверь, он ощутил себя слишком высоким, слишком широкоплечим для подобного гнева. Он вспомнил, что много лет назад уже чувствовал все это: злость, недоверие, одиночество. Тогда он был намного меньше. Минни могла придавить его к полу своим весом, но те времена прошли. Теперь он стал сильнее.