Анна Малышева - Трюфельный пес королевы Джованны

– Ты совсем одурел от страха, бедный мой друг, – с горечью ответил врач. – Это частица Святой земли, которую старик берег у себя на груди, чтобы его с нею похоронили. Он был слишком стар и немощен, чтобы в самом деле надеяться увидеть когда-нибудь землю своих предков. Кошелек сорвали у него с шеи вместе с клочком кожи. Старик явно так сопротивлялся, что убийцы решили, будто там он бережет самое бесценное свое сокровище. Я нашел это на полу, рядом с его остывшим телом.

– Зачем ты притащил в мой дом это восточное колдовство?! – стуча зубами, спросил больной. – Как только ты высыпал эту землю на постель, у меня отнялись ноги. Я не чувствую их, нет, нет!

– Это все только твой страх. От него ты и мучаешься.

Отвернувшись к очагу и сплюнув на угли, врач пробормотал:

– От него и умрешь.

– Что ты сказал? – жалким тонким голосом переспросил больной. – Что ты шепнул вот сейчас, туда, на огонь?

– Что ты сходишь с ума, друг мой, – спокойно ответил врач. – Чума ли тому виной, не знаю. Но вера в колдовство лишает разума лучше всякой чумы. К тому же ты снова пьян!

Уже двинувшись к двери, он остановился и, обернувшись, глядя в пустоту, добавил:

– Скажи, ведь ты и не пытался их спасти? Ты их просто ограбил. Забрал пса, зная, что готовится погром, и не сделал ничего взамен?

– Правду, правду о тебе все говорят, что ты их заступник и сообщник. – Больной внезапно заговорил громко и уверенно, без тени страха: – Ты до сих пор не отлучен от церкви только потому, что некому на тебя донести!

– Так донеси ты. – Врач остановил на больном померкший взгляд черных глаз, казавшихся непроницаемыми и бездонными одновременно. Из его глазниц смотрела сама ночь, бесконечная и безотрадная. – И может быть, ты даже не станешь первым. Я сам знаю, что останусь в живых и на свободе только до тех пор, пока не кончится чума. После, когда я стану не нужен, я сделаюсь опасен. А известно ли тебе, – продолжал он, не дождавшись ответа, – что папа Климент издал буллу об отлучении от церкви убийц евреев? Если ты, мой набожный друг, вступил в сговор с грабителями, чтобы разделить с ними добро убитых или купить его, отлучение ждет и тебя!

– Изыди, – едва двигая побелевшими губами, пролепетал больной. – Папа не станет издавать такие буллы. Евреи не корона святого Вацлава, чтобы защищать их неприкосновенность под угрозой отлучения. Ты сам сошел с ума и морочишь честным христианам голову!

Врач расхохотался, отрывисто и горько, и замолк так внезапно, словно его смех натолкнулся на невидимую преграду. Глаза сузились, припухшие веки почти сомкнулись, окончательно придав его лицу с горбатым носом, высоким лбом и впалыми висками сходство с головой стервятника.

– Что ж, теперь, когда честные христиане извели своих еврейских соседей, посмотрим, ослабеет ли чума! – хрипло произнес он. – Весна еще только в начале… Что-то будет здесь летом!

…Вскоре после его ухода в соседней комнате послышалась возня. Вернувшийся слуга не торопился заглядывать в комнату. Он гремел металлической посудой, что-то переливал, передвигал и нарочито вздыхал, словно пытаясь усилием напряженных мышц разорвать стягивающий грудь кожаный ремень.

Больной не звал его. Оперевшись на локоть и вытянув шею, он прислушивался к этим звукам. В его глазах застыл страх. Наконец, он выкарабкался из-под одеяла и, шатко опираясь на опухшие ноги, едва державшие вес его ожиревшего тела, добрался до шкафа с сокровищами. Ухватившись за полку, мужчина взял холщовую тряпицу и заново заботливо укутал серебряного пса. Затем, плотно закрыв дверцы, запер замок, вделанный в одну из створок, тяжелым черным ключом, извлеченным из-за пазухи ночной рубахи, где он прятался на шнурке. За этим занятием и застал его внезапно вошедший в комнату слуга.

– Хозяин, зачем же вы встали?! – Бросившись к больному, он подставил ему плечо и почти отнес его обратно в постель. – Неужели вам лучше?

– Где там лучше… Совсем погибаю… Отчего ты с женой не на мессе?

– Мы подумали, что грешно бросать вас без помощи, с одним кухонным мальчишкой, и вернулись с полпути. Надобно позвать врача! – Слуга заботливо укутывал хозяина одеялом. – И не этого колдуна и еретика проклятого, а настоящего, который знает толк в новых лекарствах.

– Где же его сейчас взять в городе, настоящего врача? – простонал больной, уползая под одеяло, словно огромный червь под опавший лист. – Настоящие все разъехались. Остались только неучи и еретики… Ты запер дверь внизу?

– А как же!

– На замок и на оба засова? – тревожно спросил мужчина. Прислушиваясь, он приковал взгляд к полу. – А он уже ушел?

– Нехристь этот? Ушел, и след его я замел метлой. – Слуга снова поправил одеяло и смахнул на пол горсть высыпанной земли. – Вы бы заснули?

– А кто там ходит внизу? – нетерпеливо спросил больной, глаза которого расширялись все больше. В них заметался нескрываемый ужас. – Кто там?

– В кухне Мария греет воду для ножной ванны.

– Это не ее шаги! Там ходят мужчины, несколько мужчин! Я слышу, как тяжело они ступают…

– Скажете тоже… – проворчал слуга, отворачиваясь. – Там никого нет.

– Но я слышу, как там ходят!

– Все это мерещится вам… – Слуга с побагровевшим лицом повернулся к больному, вытащил у него из-под спины смятую подушку. – Вот я вас уложу поудобнее, и вы уснете.

Ловко взбив подушку сильными руками, более подходящими для того, чтобы ворочать камни, он внезапно коршуном упал на постель и всем телом прижал хозяина к перине, в которой тот утопал. Короткий вскрик больного был тут же заглушен прижатой к его лицу подушкой.

В тот же миг в дверях показались трое. Двое мужчин стояли на пороге, третий выглядывал из-за их широких плеч, силясь разглядеть, что происходит в спальне. Они производили двойственное впечатление. Звероватые, грубые, загорелые до черноты лица, заросшие щетиной, отмеченные всеми пороками, странно смотрелись в сочетании с богатой, расшитой серебром и золотом бархатной одеждой. Цветные шелковые чулки, туфли с такими длинными загнутыми носами, что их приходилось привязывать на цепочках к подколенникам, изобилие жемчужных и самоцветных украшений, золотые цепи, свисавшие с бычьих шей, – все говорило о том, что вещи эти попали к своим владельцам недавно и еще непривычны им. Незваные гости были одеты как придворные или богатые купцы, но все равно сохраняли на себе печать каторги и галер.

Мгновенно сообразив, что происходит, не произнося ни звука, трое, отталкивая друг друга, ринулись в спальню. Первый бросился на помощь слуге, который едва удерживал на месте бьющееся в судорогах агонии тело. Двое остальных ринулись прямиком к шкафу. Один выхватил из-за пояса тесак, примеряясь к замку.