Эдриан Маккинти - Деньги на ветер

— Разумеется, не тронем. Тут сотни свидетелей.

— Дайте слово.

Полицейский было замялся, но почти сразу нашелся:

— Я — капитан Армандо Белтре. Даю тебе слово: если препоручишь свою семью моему попечению, никто не пострадает.

Через пять минут из дома вышли кузины, мама, Луиза и тетя Изабелла, нагруженные чемоданами и сумками, как будто собрались в дорогу. Это произвело на меня сильное впечатление. Дядя Артуро явно имел достаточно времени, чтобы подготовиться. Наши родственники прошли мимо капитана Белтре, и их тут же взяли другие полицейские. Детей отделили, женщин затолкали в полицейскую «хулию».

— Видела, маму забрали в полицейский фургон? — сказал Рики.

— Видела. Не волнуйся. Она ничего такого не сделала.

Примерно в полночь в доме раздался выстрел, все закричали. Один из полицейских выстрелил в ответ, потом другой, и еще, и еще. Потом был отдан приказ прекратить огонь. Полицейский с мегафоном начал кричать в окно, видимо, хотел понять, цел ли дядя Артуро, но ответа не было. Вскоре после перестрелки появился другой полицейский начальник, этот был постарше капитана, казался очень возбужденным, все происходящее ему очень не нравилось. Он поговорил с Белтре и сразу приказал очистить улицу. Полицейские и солдаты стали загонять народ обратно по домам или отгонять от деревни в поля. Пожилой полицейский взял мегафон и сказал, что, если дядя Артуро не выйдет, будет отдан приказ штурмовать дом и вся ответственность за последствия ляжет на самого дядю Артуро.

Тогда дядя Артуро вышел.

Он был в белой рубашке, на плече расплывалось кровавое пятно. Руки он держал над головой. Дядя Артуро лег во дворе. Полицейские подбежали и надели на него наручники.

— Ничего себе! — обернулась я к Рики.

— Да уж, — ответил он едва слышно.

Мы оба дрожали от восторга и возбуждения.

У дяди Артуро рубашка пропиталась кровью, глаза покраснели, волосы были всклокочены. Я впервые видела его без галстука. Двое полицейских в экипировке, используемой при разгоне демонстраций, взяв под мышки, подняли его на ноги. Дядя Артуро не сопротивлялся. У него был вид смертельно уставшего человека. Как и у нас с Рики. Да и как у любого жителя деревни. Я не могла отвести глаз от его окровавленной рубашки и все думала: он ранен или нет? Раненых я никогда в жизни не видела.

Солдаты подтолкнули дядю Артуро к одному из армейских грузовиков, но он вдруг остановился и посмотрел как раз на ту пальму, в кроне которой мы прятались.

Рики схватил меня за руку, а я стиснула его пальцы.

Дядя Артуро усмехнулся.

— Я вас вижу, — сказал он. — Знаю, как вы обошлись с чоризо.

Один из полицейских тоже взглянул на крону пальмы, но ничего не заметил, пожал плечами и подтолкнул дядю Артуро в спину.

— Пошел! — прикрикнул полицейский.

Дядю Артуро посадили в кузов одного из грузовиков с брезентовым верхом. Потом, всего через несколько минут, его пересадили в полицейскую легковую машину, включили сирену, и почти сразу после этого она увезла его в сторону Сантьяго. Рики весь дрожал и судорожно цеплялся за меня. Мы оба испытывали и страх, и восторг одновременно.

— Что теперь будем делать? — спросил Рики.

— Слезем с пальмы, — тихонько ответила я.

Спустились. Я похлопала по спине ближайшего к нам полицейского. Он обернулся.

— Мы сдаемся, — сказала я.

Уже много-много лет спустя я узнала, что дядя Артуро всю ночь жег документы, уличавшие его во взятках и шантаже. Таких дел у него на совести были десятки. Но беспокоился он, как выяснилось, понапрасну. Полиция им нисколько не интересовалась. Уже через полгода он вернулся на свою гасиенду, занял прежнюю должность и стал снова получать зарплату ответственного государственного чиновника.

Нет, полиции был нужен наш отец, который вместе с сообщниками угнал во Флориду один из паромов, ходивших по Гаванскому заливу. Предыдущие попытки подобного рода заканчивались неудачей, поскольку у судов кончалось горючее, но на этот раз папа и его дружки запаслись десятками бочек дизельного топлива. Для угона они выбрали быстроходный паром, подарок японского правительства, который делал до двадцати узлов. В тот день первым ранним рейсом судно вышло из гавани и повернуло на север к Ки-Уэст. Пока власти проснулись, пока осознали суть случившегося, прошел час. К тому же сначала угонщики сообщили на берег, что двигаются на север из-за неполадки в системе управления, потом — что на борту начался пожар. Так что когда начальство сообразило, что это угон, паром был уже на полпути к острову Ки-Уэст.

Дядю Артуро подозревали в соучастии, но о планах отца он действительно ничего не знал.

Да и никто из нас не знал.

Полицейские поместили нас вместе с кузинами, и Мария рассказала нам подробности того, что происходило в доме.

— Ваш папаша — грязный предатель. Якшается теперь с янки в Майами.

Маму отправили в Гавану, продержали с неделю в подземельях ГУР и выпустили.

Вся спина и бедра у нее были в синяках.

Она никогда не рассказывала о том, что там с ней делали. Смирилась.

Ей хватало хлопот со всеобщими кубинскими проблемами — отключениями электроэнергии, продовольственным кризисом под конец каждого месяца, починкой нашей школьной формы, попытками урезонить наладчика из телеателье, который берет только доллары…

Со временем ее взяли на работу горничной в отель «Националь» — замечательная должность для Гаваны, поскольку маме давали большие чаевые — она скопила достаточно, чтобы мы с Рики могли учиться в колледже.

Дядя Артуро обличил папу в газетах, и, разумеется, после этого мы больше в Сантьяго не ездили. Из Америки нам ничего не приходило. Ни писем. Ни денег. Мы слышали, отец снова женился. Переехал из Майами в Нью-Йорк.

И потом вдруг исчез.

И постепенно ушел из нашей жизни.

Растворился, как будто его и не было.

Пропал из виду, как пушинка одуванчика при дуновении ветра.

Вот и все.

Его здесь нет.

Его нигде нет.

Он не герой моей истории.

Мне предстоит писать этот роман, мне сочинять себя.

И теперь, умирая, я понимаю, зачем сюда приехала.

Не за ним.

Не за тем, чтобы восстановить справедливость.

Я приехала вопреки ему.

Ради истины.

Я — та самая девочка, которая ищет рыбу в брюхе дохлой акулы.

Я — разбуженная на ходу сомнамбула. Разбуженная на краю бездны.

Мне нужна была эта пуля, чтобы объяснить: я хочу покончить с этой ложью.

Ты предал нас, папа. Ты не сказал нам. И я приехала сюда, чтобы доказать тебе, как важна правда. Правда извиняет всё: все забытые дни рождения, все слезы, всю боль. Тебе хорошо было и в том, другом мире. Измены — кубинское развлечение. Но маме так не казалось. И мы так не думали. Это тебе нравилось больше всего? Сам обман больше, чем любовные победы?