Елена Логунова - Вкус заката

Ночь была долгой, но я запоминала каждое ее мгновение. Я, которая во всех других связях при первых признаках приближения финала безжалостно, как слепых котят, топила слабо барахтающиеся воспоминания в черной бездне, хотела сохранить эту единственную ночь на вечную память.

Умирать было не страшно. Страшно было не вспомнить его потом, в следующей жизни, или на небесах, или в аду – там, куда попадают алые ангелы и их жертвы. Рабы и тираны.

– Анна…

Интонация, с которой Даниэль прошептал мое имя, была близка к молитвенному экстазу. Уловив это жаркое, нежное и исполненное раскаяния «Анна», я прижалась к обнимающему меня мужчине еще теснее, но неожиданно услышала:

– Елена…

Я не стала поправлять его – просто не успела, и спустя секунду он с той же страстью выдохнул:

– Луиза…

Я молчала, сосредоточившись на своих ощущениях. Приближалась кульминация, ритм наших движений ускорился, дыхание участилось, и странная молитва из одних лишь женских имен зазвучала в нарастающем темпе:

– Катарина! Ядвига! София!

В кромешной тьме я не видела лица Даниэля, но слышала, как меняется его голос. От слова к слову он терял звучность и волнующие вибрации, наполнялся дребезжанием и хрипами, делался прерывистым и тусклым. Этот стремительно слабеющий голос напугал бы меня, если бы внутри себя я не ощущала пропорционально растущую силу, его взрывную мощь, вынуждающую и меня концентрировать энергию, а не расходовать ее впустую на страх и жалость.

Я очень хотела дожить до того момента, когда в череде чужих имен прозвучит мое собственное. Я знала – оно будет самым последним.

Звонкий юношеский голос превратился в шорох. Опасаясь, что он совершенно иссякнет раньше, чем окликнет меня, я резко толкнула Даниэля, мы перевернулись, и я оказалась сверху.

Это отсрочило финал на три выдоха, заполненных еще двумя именами и одним императивом.

Последним именем стало «Марина». Меня Даниэль так и не назвал.

Зато свою короткую просьбу, приказ или заклинание он, без сомнения, адресовал мне одной:

– Живи!

Судорога, скрутившая нас, опустошила его и наполнила меня.

Когда звон в ушах утих и моя спина, выгнутая дугой, распрямилась, я рухнула на скомканные простыни и заплакала.

Слезы мои были тихими и текли долго, но зато вымыли из души всю горечь. Лучший в мире любовник, которого я убила, завещал мне жить, и я не собиралась с самого начала отравлять свою новую жизнь сомнениями и страданиями.

Вновь и вновь я нежно касалась пальцами его лица, ощупывая и разглаживая горизонтальные линии на лбу, вертикальные черточки между бровей, морщинки у глаз и глубокие борозды по обе стороны рта, уголки которого загнулись вверх. Упрямый подбородок утратил каменную твердость, складка под ним обвисла, веки набрякли, кожа на щеках сделалась дряблой и всюду, даже за ушными раковинами, съежилась морщинками. Я разглаживала их, пока мягкие линии не затвердели, как остывший пластилин. Тогда я в последний раз поцеловала приоткрытые холодные губы, накрыла неподвижное тело гобеленовым покрывалом, встала с постели, подошла к окну и раздернула шторы.

Графитовое небо к востоку жемчужно светлело. Я открыла стеклянную дверь и босиком вышла во дворик.

Неровные камни под моими ногами были холодными, а мох в щелях между ними – сырым, но я не стала возвращаться, чтобы обуться. Осторожно ступая, я прошла в оранжерею и безжалостно оборвала бутоны с розовых кустов. Было еще слишком темно, чтобы с уверенностью определить, какого они цвета. Темного, хотя капельки крови из моих пораненных колючками пальцев были еще темнее.

Я вернулась в комнату, старательно раскрошила тугие бутоны и засыпала розовыми лепестками вытянутый гобеленовый холм на кровати. Потом собрала все свои вещи, прошла в ванную, наскоро привела себя в порядок и оделась.

Запирать дверь на ключ я не стала, ограничилась тем, что повесила на ручку картонку «Не беспокоить». Поскольку на фасаде «конюшни», на деле представляющей собой сплошную линию вполне удобных коттеджей, вовсе не было окон, одни только двери, никто не видел, как я ушла.

Думаю, мой уход не выглядел как бегство с места преступления. Да я и не бежала вовсе, хотя шла довольно быстро – просто потому, что чувствовала себя в силах преодолеть марафонскую дистанцию. Мне не было страшно, меня не терзала совесть, я не озиралась по сторонам и не пряталась. Появилось ощущение абсолютной правильности происходящего. Но ни торжества, ни злорадства по отношению к побежденному Даниэлю я не испытывала.

В юности я серьезно занималась шахматами, участвовала в соревнованиях и усвоила, что победа победе рознь. Формально, как очко в турнирной таблице, одна победа ничуть не хуже другой. Тренер, товарищи по команде и болельщики одинаково приветствуют каждый выигрыш. Но сам игрок всегда знает, победил ли он потому, что был реально сильнее, или же за «единичку» в таблице надо благодарить соперника, который проявил невнимательность или думал над своими ходами так долго, что угодил в цейтнот.

Стрелки круглых часов над арочным проемом в крепостной стене слиплись в одну короткую вертикальную линию: было пять тридцать утра, когда я вышла из старого города. В порту все так же дремали на гладком шелке идеально спокойной воды красавицы яхты. Легким шагом, всего за десять минут, скостив путь прогулкой через многорядную автостоянку, я добралась до местного вокзала.

В одном из автоматов на станции я купила билет до Ниццы, в другом взяла стаканчик кофе и в ожидании электрички присела на лавочку на пустом перроне.

Пластиковый стаканчик с горячим напитком обжигал пальцы. Меняя руку, я капнула кофейной жижей на колено и полезла в сумку за носовым платком. Под руку попалось что-то подходящее, мягкое – я посмотрела, но это был не платок, а кожаный кошелек-кисет, подаренный вчера Даниэлем. Я снова нащупала что-то твердое внутри и без раздумий развязала тесемку, стягивающую горловину расшитого бисером мешочка.

Вещица внутри была маленькой и легкой. Я вытряхнула ее на ладонь и удивленно подняла брови.

– Это что – ключ от квартиры, где деньги лежат? – нервно сострил мой внутренний голос.

– Нет, не от квартиры, – поняла я.

Ключик был изящный, как ювелирное украшение – вроде подвесок из популярной серии Тиффани. Только буковки на головке ключа были вытиснены совсем другие, и складывались они в выразительные и заманчивые слова: Banca Lugano. Луганский, стало быть, банк. Вряд ли в Луганской области Украины, скорее в швейцарском городе Лугано. Это был ключ от банковской ячейки, персонального сейфа, где могут храниться деньги, драгоценности, произведения искусства, антиквариат, что угодно – банк описи вложения не делает.