Елена Логунова - Вкус заката

Я смотрела на золотой ключик долго-долго, пока он не начал рыбкой подпрыгивать на моей ладони и медузой расплываться в глазах. С ключом все было в порядке, это у меня затряслись руки, а в глазах закипели слезы. Краткий период божественной невозмутимости завершился, и мое юное сердце переполнилось болью и горечью.

Теперь я точно знала, что моя победа над Даниэлем не была честной.

Потому что это не я победила. Это он сдался! Бросил свой крест.

– Он спросил у тебя разрешения, – сказал внутренний голос. – Когда утопил в море философский камень, помнишь?

Я помнила. Я крепко помнила все, что было связано с Даниэлем, и поклялась себе, что не стану ничего забывать.

Поезд прибыл точно по расписанию. Я прошла в вагон, поднялась на второй этаж, перебросилась парой вежливых слов ни о чем с общительной пожилой дамой, заняла место подальше от нее – и все это на полном автопилоте. Ключ от банковской ячейки я повесила на цепочку с алхимическим медальоном и спрятала под блузку. Там ключик быстро согрелся и перестал холодить кожу, но душе моей сделалось так зябко, как никогда не бывало раньше.

Даниэль отдал мне свое волшебство, но я только теперь начала понимать, что в комплекте с ним получила бесконечное и мучительное одиночество.

Удивительно ли, что он захотел остановить череду превращений, каждое из которых напрочь стирало кусок его собственной жизни? Теперь я понимала, каково это – раз за разом терять самого себя и весь мир вокруг, переходить из века в век, оставляя позади вереницу сожженных мостов…

Мне повезло. Превращение совершилось далеко от дома, там, где меня никто не знает. Друзья-знакомые на родине с готовностью припишут мою новообретенную юность успехам французских косметологов, так что ничто не мешает мне вернуться к прежней жизни. Но сумею ли я в ней остаться? Через двадцать лет, когда на моем лице вновь появятся морщинки, а девичья фигура начнет расплываться, соглашусь ли я безропотно стареть? Смогу ли невозмутимо терять молодость и красоту, зная, что есть способ избежать увядания и даже смерти?

«Мы не знаем, какое это искушение», – сказала я Павлу совсем недавно.

Я по-прежнему не знала этого, но уже предчувствовала, что мучительного знания мне не избежать.

Электропоезд со свистом набирал скорость. За окнами замелькали приземистые домики незатейливой архитектуры – в сочетании с пальмами и зарослями цветущего алоэ они смотрелись не сиротски, а экзотично. Потом слева потянулись утыканные сочными округлыми кактусами холмы, а справа – просторное, все в слюдяных блестках, лазурное море. В его голубом тумане, в точности по Лермонтову, трогательно белел одинокий парус.

Я смотрела на него, пока не заболели глаза. А потом поезд нырнул в тоннель, и это стало обрывом киноленты.

– Что ж, пора подумать о следующей серии, – подсказал внутренний голос.

И я волевым усилием заставила себя переключиться на неотложные и важные дела.

Во-первых, надо каким-то образом предупредить Павла, что к нему могут прийти с вопросами из полиции. Ведь если компьютерное фото Даниэля уже появилось на местном ТВ и в газетах как иллюстрация к объявлению о розыске пропавшего, то полицейские могут заинтересоваться личностью «обеспокоенного родственника» – просто потому, что они и сами будут искать того же юношу. Это уж почти наверняка! Я ведь даже не подумала проверить карманы Даниэля, а в них точно найдется какое-нибудь удостоверение личности с фотографией.

Полиция, конечно, обнаружит, что документ принадлежит вовсе не покойному старику. И поскольку непременно будет установлено, что этот старик скончался точно так же, как несколькими днями ранее – печально известная Герофила, можно с большой степенью вероятности прогнозировать выводы следствия. Полицейские, а за ними и охочие до скандальных сенсаций журналисты решат, что и этого сладострастного старца убила ночь любви с молодым человеком, который поутру, уходя, в спешке перепутал бумажники с документами. Еще и бабулю Герофилу припишут тому же юноше, объявив его бисексуалом! Писакам такая версия гарантированно понравится.

Но документы молодого Даниэля наверняка поддельные, ведь такого человека еще неделю назад не существовало вовсе. Значит, поиски рокового юноши зайдут в тупик. Следователь это переживет легко, в конце концов, насколько я понимаю, в действиях героя-любовника нет состава преступления. Тем не менее к Павлу, так некстати объявившему себя родственником загадочного юноши, непременно придут если не из полиции, то из газеты. Надо подумать, как с этим справиться, чтобы у моего приятеля не возникло проблем.

О собственной безопасности я не волновалась. Со стариком, чье тело вскоре обнаружат в коттедже, меня никто и никогда не видел. И решение улететь из Ниццы раньше, чем я планировала, было продиктовано не страхом разоблачения, а желанием поскорее поставить в этой истории большую жирную точку.

Путь от Антиба до Ниццы на электричке занял двадцать минут. За это время у меня сложился план. В половине седьмого, немного испугав своим неожиданным и стремительным появлением сладко зевающего дежурного на ресепшене, я вошла в «Ла Фонтен».

– Мадам! У меня для вас письмо! – осознав, что я ему не привиделась, с опозданием воззвал ко мне портье в закрывающуюся дверь лифта.

Чтобы отдать мне записку, ему пришлось бежать на третий этаж по лестнице. Я поблагодарила резвого мсье коротким кивком и уединилась в своем номере.

Очередное послание «Дорогой мадам Аннетте» нацарапал Павел Вишнич. По почерку, похожему на энцефалограмму умирающего, было видно, что автор волновался, да он этого и не скрывал: «Я получил фотографию и крайне обеспокоен твоим отсутствием, прошу тебя, позвони, как только сможешь!» Далее короткой цепочкой тянулись цифры французского телефонного номера, подпись заменяла одна заглавная буква «П».

Я грустно усмехнулась, смяла записку, уронила бумажный ком на подзеркальный столик и пошла в ванную.

Зеркало на стене показало меня восемнадцатилетнюю во всей красе.

– Привет, дорогая! – сказала я, с интересом и одобрением рассматривая свое отражение.

Вот, значит, какой я была!

– Дурочкой! – буркнул внутренний голос.

Я согласно улыбнулась.

Воистину, мы таковы, какими себя ощущаем! В юности мне казалось, что в целом районе не найти такой дурнушки, как я. Мне не нравилось абсолютно все: тонкая шея, выпирающие косточки у плоского живота, длинные ноги с узкими щиколотками и острыми коленками. Я казалась себе похожей на неоперившегося страусенка или новорожденного детеныша жирафа! Я ненавидела свой треугольный подбородок, не идеально прямой нос, брови, из которых одна чуть выше другой, родинку в уголке рта и пепельно-русые локоны – они были недостаточно пышные и никогда не лежали как надо. Я не нравилась себе так сильно, что до слез обижалась на парней, пытавшихся со мной заигрывать. Любое проявление мужского внимания к моей персоне я объясняла либо жестоким желанием посмеяться над дурнушкой, либо редким благородством, выливающимся в унизительную жалость.