Джон Макдональд - Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана

Восьмерым друзьям я выслал расписки, как и обещал в первом письме. Потом в отель мне позвонил Крейн Уаттс. Кэлвин Стеббер остановился в «Трех коронах» в Сарасоте и хотел, чтобы мы пришли с ним повидаться. Уаттс сказал, что это могут быть хорошие новости. У Вильмы разболелась голова, и она попросила меня поехать без нее. Машины у нас не было. Я доехал до Сарасоты на автобусе «Трайлвей» и к пяти часам уже прибыл, но в регистрационном окошечке мне сказали, что мистер Стеббер выписался, но оставил мистеру Уилкинсону записку. Я показал документы, и они отдали ее мне. Там говорилось, что, похоже, пройдет еще месяцев шесть или около того, прежде чем договор будет подписан, и возможно, в течение этого времени будет еще один сбор, совсем небольшой, на покрытие накладных расходов. Моя доля, видимо, не превысит восьми — десяти тысяч долларов.

Я обомлел. Казалось, просто утратил способность трезво соображать. Потом сел в автобус и поехал назад. До мотеля я добрался не раньше начала первого. Мой ключ не подходил. Я постучал в дверь. Вильма не ответила. Я спустился вниз, в контору, и после того, как черт знает сколько времени звонил, показался хозяин. Он сказал, что замок сменили и что ему не заплатили за две недели, так что не отдаст мою одежду и чемоданы, пока не расплачусь. Я ответил, что здесь какая-то ошибка, и моя жена отдала ему деньги. Он возразил, что нет. Я спросил, где она, и он ответил, что вечером видел ее и какого-то мужчину, выносивших к машине чемоданы и покидающих мотель. Это-то и заставило его подумать, будто мы собираемся улизнуть, не внеся платы. Вот он и убрал мои вещи в кладовую, поменяв после этого замок. Машину почти не разглядел, запомнил только, что светлая и с флоридским номером. Она не оставила мне никакой записки. Остаток ночи я провел, бродя вокруг мотеля. А когда открылся банк, обнаружил, что утром предыдущего дня она сняла все деньги со счета, как раз тогда, когда будто бы ушла за продуктами и вернулась с головной болью.

Ближе к концу рассказа голос Артура стал бесцветным и утомленным. Чук пошевелилась и вздохнула. Порывы освежающего бриза раскачивали яхту, какая-то хищная ночная птица пронеслась над нами, закричав, словно от боли.

— Но ведь потом, позднее, ты нашел ее, — сказал я, чтобы снова разговорить его.

— Я страшно устал.

Чук протянула руку и погладила его:

— Солнышко, иди спать. Приготовить тебе что-нибудь?

— Нет, спасибо, — пробормотал он. Потом с трудом поднялся и пошел вниз, пожелав нам спокойной ночи, пока со свистом задвигалась прозрачная дверь.

— Бедный израненый ублюдок, — вполголоса произнесла Чук.

— Это была профессиональная работа. Они забрали все, кроме того, что было на нем. Даже старых приятелей подоили.

— У него все еще не хватает сил, чтобы начать бороться. Ни физических, ни моральных.

— И то и другое зависит от тебя.

— Конечно. Но постарайся сделать это полегче для него, а, Трэв?

— Она уехала в конце сентября. Сейчас конец мая, Чук. След уже восемь месяцев как простыл. Где они и много ли зацепок после них осталось? И хотя бы насколько они умны? Очевидно одно: Вильма была спаниелем, вспугивавшим утку. А потом она брала ее в зубы и приносила в Неаполь. Помнишь, она приехала на круизном катере из Саванны. Мне кажется, там был один коротышка, слишком приземистый для нее, а она огляделась, присмотрелась к тому, что у нас тут есть. И подцепила Артура. Брак может усыпить подозрение, а секс она использовала в качестве кнута и когда полностью приручила мужа, да еще и заставила как следует забеспокоиться о том, где достать денег, то связалась со Стеббером, чтобы сообщить ему, что голубок готов лечь в кастрюлю. Солнышко, это было проделано профессионально. Они заставили его заерзать от желания влезть в дело. Он так хотел этого, что подписал бы собственный смертный приговор, не прочитав.

— Это было законно?

— Не знаю. По крайней мере, достаточно законно для того, чтобы тебе три года пришлось доказывать в суде, что не было. И в результате это окажется всего-навсего гражданской процедурой по восполнению фондов. Он этого оплатить не сможет. Он и две чашки кофе оплатить не сможет.

— Ты в состоянии что-нибудь сделать?

— Я мог бы попробовать. Если тебе удастся немного подлечить его.

Она встала, подошла ко мне, быстро обняла, поцеловала в переносицу и сказала, что я сокровище. Когда она ушла, прошло немало времени, прежде чем сокровище, оторвав от шезлонга свой мешок болей и горестей, отправилось спать.

В субботу днем на верхней палубе я вытянул из Артура остальные подробности. Чук жирно смазала ему кожу специальным кремом от солнца. Сама она использовала перила верхней палубы в качестве пыточного станка, и я с удовольствием уселся к ней спиной, чтобы этого не видеть. Я вынес такие испытания за этот день, что смотреть на нее было больно. Сквозь монолог Артура до меня доносились иногда ее шумные от усилий вдохи и выдохи, треск натянутых до предела связок, и надо сказать, даже этого хватало, чтобы немного испортить настроение.

Беседа с молодым юристом не принесла Артуру ни малейшего успокоения. Когда он предложил Крейну Уаттсу продать свою долю в синдикате за двадцать пять тысяч долларов, тот ответил, что его это вряд ли заинтересует. После чего Артур в приступе полного отчаяния решил разыскать Буна Уаксвелла и узнал, что тот живет в Гудланде на острове Марко. На свои последние гроши, оставшиеся от поездки в Сарасоту, Артур доехал на автобусе до поворота к Марко и, проголосовав на шоссе, поймал машину до моста, а затем отправился пешком в Гудланд. На бензоколонке ему рассказали, как отыскать коттедж Уаксвелла. Он добрался туда на закате. Это было одинокое строение в конце грязной дороги, скорее напоминавшее закусочную, нежели коттедж. Во дворе бледно-серый седан. Кантри по радио звучало так громко, что они даже не услышали, как он поднялся на крыльцо и, заглянув сквозь стеклянную дверь внутрь, увидел Вильму: голую, взъерошенную, разметавшуюся во сне на кушетке. И с отчетливой ясностью вспомнил, как покоилась ее белокурая головка на сувенирной подушечке из Рок-Сити. Бу Уаксвелл, в одних трусах, сидел, привалившись к приемнику, с бутылкой, поставленной на пол между ног, и пытался подобрать на гитаре мелодию, которую слушал. Заметив Артура, он усмехнулся, подошел, ухмыляясь, к стеклянной двери, открыл ее, оттолкнув при этом Артура, и поинтересовался, что ему нужно. Артур сказал, что хочет поговорить с Вильмой. Уаксвелл возразил, что в этом нет никакого смысла, потому что Вильма взяла временный развод в стиле кантри.

Потом появилась Вильма, встала за спиной Уаксвелла, лицом к закату. Ее маленькая, нежная мордашка отекла от сна и пресыщенности, взгляд после постели и бутылки был пуст. Она закуталась в грязный халат, подлезла под тяжелую лапу Бу Уаксвелла и смотрела на него со спокойным, почти тупым безразличием, выхваченная последним лучом угасающего дня из сгущающейся в комнате тьмы.