Джон Макдональд - Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана

Дебра хмыкнула. К ней возвращалось хорошее настроение. Но стоило мне попытаться что-либо выведать, как она делалась молчаливой и глядела, словно забавляясь.

Вернувшись, Стеббер явно сбросил оковы своей презентабельности.

— Этот старый ублюдок говорил весьма неуверенно, Макги. Он вас не любит. В одном из последних дел, которые он провернул, совсем небольшом, вы у него отобрали все. Не успел прикрыть лавочку.

— Для приятеля.

— Он говорит, вы не вызываете полицию. Он говорит… Дебра, милочка, почему бы тебе не пригласить мисс Мак-Колл к себе в комнату и не поболтать по-девичьи?

Чук вопросительно посмотрела на меня, я одобрительно кивнул. Они ушли.

Когда дверь закрылась, Стеббер сказал:

— Бенни говорит, вы бываете хитры. И сказал, что не стоит никого посылать за вами. Сказал, двух славных мальчиков вы заставили пожалеть об этом так, как только можно. И не советовал выслеживать вас по какому-либо направлению. Сказал, что вы, как правило, действуете в одиночку, но если заключаете договор, то соблюдаете его.

— Так что теперь вы желаете узнать из того, что у меня есть и чего я хочу?

— Я понимаю, Вильма не могла вас послать. Она не такая дура, чтобы считать, будто ей удастся договориться снова войти в дело. И она сказала бы вам телефонный пароль. Это просто изменение цифры в соответствии с тем, какой сегодня день недели. В телефоне семь цифр. В неделе семь дней. Когда позвонившего просят повторить номер, он просто прибавляет единичку к той цифре, что соответствует дню недели. Вы должны были сказать семь-один-три-один-восемь-семь-восемь.

— И, сказав это мне, чтобы продемонстрировать доверие, вы, как только сможете, измените пароль.

— Обижаете, мой мальчик.

— А секретарша, что напоила Артура гадостью, от которой он вырубился в «Пикадилли паб»? Это могла быть Дебра, я так полагаю.

— У вас наметанный глаз. Немногим мужчинам удается разглядеть, какой суровой на вид она может сделаться. А как бедняжка Артур?

— Банкрот.

— И должен был им стать, разумеется. Самое последнее по времени предприятие Вильмы. А ваша мисс Мак-Колл? У нее особый интерес к Артуру?

— Можете называть это так.

Он одарил меня сладкой всезнающей улыбкой.

— Странно, не правда ли, что таких живых и бойких влечет к столь смутным, неясным людям. Бедный Артур. Не велика была охота. Как птичку в клетке подстрелить.

— Вам должно быть жалко его, Стеббер. Ведь вы забрали у него все до гроша.

— Вильма всегда так. Ни жалости, ни милосердия. Он был просто еще одним символом того, что ей требуется все время убивать. Снова и снова.

— От этого пахнет половинчатой доморощенной психиатрией, Стеббер. У вас это получается чудесно.

Румянец усилился, потом поблек. Приятно было слегка уколоть его так, как он меньше всего ожидал.

— Но мы не продвигаемся вперед, Макги. Нам нужна обоюдная информация. А волшебным словом служит Вильма.

— Для главного действующего лица в такой большой операции, которым, похоже, являетесь вы сами, вы собрали чертовски непрочную компанию. Крейн, Уаттс, Бун Уаксвелл — это слабые звенья.

— Знаю. А также Рай Джефферсон, попечитель. Слабые и непредсказуемые. Но это было… в порыве сентиментальности. И я не успевал устроить все более надежно. Гарри не мог терять времени. Мистер Гизик. Он умер полтора месяца назад в Новом Орлеане после операции на сердце, земля ему пухом. А это предприятие было… вполне законным, и я пошел на риск, работая со слабыми людьми. Но я заплатил им столько, сколько они заслужили. Полагаю, ваше здесь присутствие — это один из штрафов за безалаберную организацию. Но хочу вас заверить, Трэвис Макги, безалаберность кончается здесь, у входа в главные ворота.

— Мне кажется, есть еще один штраф.

— Да?

— Я думаю, что Вильма мертва.

Для него это был тяжелый удар. Он спрятался за той маской, что надевают только в тюрьме или на военной службе. Лицо ничего не выражает и ни о чем не спрашивает. Он медленно встал, прошел до окна и обратно.

— Я тоже об этом подумывал, — сказал он. — Но не совсем в это верю. Давайте скажем так. Мы были с ней вместе пятнадцать лет. И это не просто эмоциональная горечь от потери. Это конец… эффективного делового сотрудничества.

— Пятнадцать лет!

— Когда мы ее нашли, ей было девятнадцать. В то время у меня был надежный партнер. Качок. Я тогда разыгрывал более опасные активные пьески. В Южной Калифорнии. Она сидела в кинотеатре, там, где со зрителей собирают деньги. В маленьком платьице, свитерочке и передничке. Стрижка, как у Алисы в Стране Чудес, личико отмыто дочиста. Говорит слегка шепелявя, под мышкой кукла, за маленькой щечкой жевательная резинка. Она сходила за одиннадцатилетнюю. На такого рода штучки всегда высокий спрос. Но им не удавалось удержать ее под контролем. Она все своим масштабом мерила. Жадная, безрассудная и безжалостная. Мы ее вырвали у них из лап. Она стала подчиняться дисциплине, поняв, что мы на этот счет не больно мягкотелые. Подправили ее дикцию, почистили словарь. Одели по последней моде, подкрасили и стали работать в отелях и салонах высокого класса. У нее был наметанный глаз на клиентов. После игр и веселья наше — всех троих — появление при дневном свете дома или в кабинете у клиента сбрасывало его с небес на землю. Вильма в роли испуганной плачущей четырнадцатилетней девочки, утверждающей, что действительно любит этого перепуганного насмерть клоуна, мой качок в роли ее готового на убийство отца, а я — в роли судебного исполнителя по делам о несовершеннолетних с ее поддельной метрикой в руках. Единственный выход, на который мы в конце концов соглашались, — это поместить ее года на два или больше в какую-нибудь закрытую частную школу за его счет, а плата определялась в зависимости от того, какими средствами он обладал, по нашим предварительным оценкам. Если хотите увидеть настоящий, неподдельный ужас, то посмотрели бы на их лица, когда мы ломали эту комедию. А когда, освободившись, приходили домой, то, Боже мой, как она смеялась! Кровь стыла в жилах от такого хохота. И она быстро обучалась. Моментально усваивала. Много читала, много запоминала. И много врала о себе. Мне кажется, что даже сама начинала верить в большую часть этих выдумок.

Он молча опустился на кушетку, почти не замечая меня. Маленький усталый вор, переодетый для костюмированного вечера.

— Я бросил заниматься грубой работой. Она стала партнером. Уезжала одна в круиз, заманивала их, привозила обратно, чтобы все устроить, обчистить и развестись. Она была менее милосердной, чем если бы отравляла их. Безжалостность может быть призванием. И вера в собственную ложь. Было у нее еще одно призвание. Она никогда не получала ни малейшего сексуального удовлетворения от клиентов. Закончив дело, непременно находила какого-нибудь мощного жеребца, как правило равнодушного, грубого, грязного и потенциально опасного. Но никогда не выпускала из рук кнута. Могла его вконец заездить, но когда была готова к поискам новой жертвы, покидала его.