Джон Макдональд - Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана

Боль в мертвом боку стала сильнее булавочек и иголочек. И, хотя кожа казалась бесчувственной, каждое прикосновение вызывало такую страшную острую боль, словно меня жгли заживо. Казалось, каждый вздох от усилий раздирает мое горло изнутри.

В конце концов, добравшись до ограды, я коснулся ее вытянутыми пальцами. Подполз поближе, дотянулся и перебросил через нее руку. Отдохнул, тяжело дыша. Расстояние сглаживало звуки, заглушая их жужжанием мошкары, шелестеньем листьев, вскриками пересмешников и лаем собаки через две улицы. Маленькая ограда оказалась непомерно высокой. Я выбрасывал тонкую, как карандашик, руку на три метра, тянул ее все выше и выше, чтобы слабо ухватиться за верхний край, и любая мысль о том, что мне удастся приподняться и перевалиться через нее, была абсурдно оптимистической. Из дома донесся финальный крик теннисистки, сверхзвуковой, разрывающий душу, словно вой подстреленного койота. У нее были темно-синие глаза, и когда солнечный зайчик коснулся загорелой руки, она закрывала их и вздрагивала при одной только мысли о прикосновении Уаксвелла. Ее крик придал мне энергию отчаяния, я подтягивался все выше и выше, зацепился подбородком за шершавое дерево ограды и сумел добиться от своей мертвой руки ровно такого послушания, какое было необходимо, чтобы, раскачав, перекинуть ее через край и зацепиться на согнутом локте. Я старался, отталкивался и корчился, край ограды дошел до середины живота. Дотянулся и, нащупав упругий выступ корня, дернулся, кувырнулся, перекатился на спину на небольшом склоне за оградой.

Так что умирай прямо здесь, Макги. Ты достаточно досадил этому ублюдку. Но, может, он с фонарем и сумеет найти. Примятая и вырванная трава. Влажный след, означающий, что ты оставляешь за собой кровь. Возможно, он заметен так же, как блестящий след на тротуаре. И Бу будет действовать с тем же веселым и живым участием, убивая так же интимно, как насилуя. А че это тут такое старина Бу обнаружил? Ой-ой-ой.

Я попробовал мертвую руку, и она поднялась неспешно, словно существовала отдельно от меня, как в игровых автоматах, где смотришь в окошечко и стараешься ухватить железной челюстью приз из ящика с конфетами. Она замерла, вытянутая к двоящимся в глазах звездам. Я поднял здоровую руку и взялся за другую. Никаких кожных ощущений, словно это рука другого человека. Но когда я пожал ее, кость отозвалась болью, подтверждая свою принадлежность.

Так что я пополз дальше, на этот раз частично используя и ее, рычаг локтя немного облегчал дело. Потом, во время следующей передышки, я услышал какую-то неловкую возню и шум, двигающийся в мою сторону. Это скорее вызвало раздражение, чем тревогу. Что за дурацкая манера шляться и колобродить по ночам! Он приближался и уже был готов пройти в трех метрах мимо, но положение и форма раздвоенного силуэта показались мне знакомыми.

— Артур, — сказал я голосом, которого никогда прежде не слышал.

Это его остановило. Что-то странное, ослабляющее и мешающее говорить произошло с правой половинкой рта. Огромными усилиями я напряг ее.

— Артур…

— Трэв? — нервным шепотом спросил он. — Это ты?

Он на ощупь добрался до меня.

— Я… я думал, тебя убили.

— Ты… мог оказаться прав. Вытащи меня отсюда.

Он не мог нести меня, и это была не та поверхность, по которой можно волочить человека по земле. Мы подняли меня общими усилиями, неловко перекинув мертвую руку ему через шею. Своей левой рукой он придерживал меня за талию, а мертвая нога болталась и стукалась между нами, как мешок шпаклевки. Это было чертовски высоко. Словно стоишь на краю крыши. И время от времени он едва не ронял меня, когда мы теряли равновесие. Он поддерживал и приподнимал меня, а я ухитрялся делать крохотные прыжки на здоровой ноге. Через несколько недель мы добрались до машины. На последних пятнадцати метрах я уже мог выбрасывать мертвую ногу вперед и, почувствовав под ней твердую землю, сгибать колено и, приседая, перемещаться вперед. Он втиснул меня на переднее пассажирское сиденье. Я тяжело рухнул и положил голову на спинку. Он обошел машину, открыл дверцу, наполовину влез и замер. На меня упал слабый свет. Я повернул голову и взглянул на него. Двойное изображение слилось в одно, а затем снова разделилось. Что единый, что раздвоенный, он выглядел страшно испуганным.

— Боже мой! — громко и тоненько произнес он.

— Залезай и закрой дверцу. Он попал мне в голову. — Мне пришлось говорить медленно, чтобы заставить правую половину рта повиноваться. — Это и не должно быть приятно.

Он плюхнулся на сиденье, тяжело дыша от беспокойства, и завозился с зажиганием, приговаривая:

— Я должен отвезти тебя к врачу… к врачу…

— Хватит. Надо подумать.

— Но…

— Хватит! Сколько прошло времени?

— С тех пор, как ты… Сейчас пятнадцать минут второго.

— Много же времени тебе потребовалось.

— Трэв, попытайся, пожалуйста, понять меня. Я… я ушел за тобой давно, потому что ты не возвращался. Я прокрался туда, как ты велел. Пробрался в боковой дворик и, спрятавшись за дерево, посмотрел на дом. Ничего не было слышно. Я не знал, что мне делать. И вдруг он выбегает из-за дома упругой рысцой, сопя от тяжести, и… и тащит на плече тебя… Он прошел там, где падал свет от окна. Твои руки и голова болтались и стукались. Мертвые, безжизненные. И… он подбегает прямо к машине, останавливается, приседает, сбрасывает, и ты… падаешь туда, сзади. Он ни дверцу не открыл, ничего. Ты так… глухо стукнулся. Как мертвое тело. Он там постоял немного, и я слышал, как он напевает. Потом открыл багажник, достал одеяло или что-то в этом роде и нагнулся, над машиной — видимо, тебя прикрывал. А затем он вернулся в дом. Свет в окнах начал гаснуть. Я слышал, как женщина всхлипывала, словно у нее сердце разрывалось. Но я… не мог заставить себя посмотреть на тебя. И я смылся. Пожалуйста, пойми меня. Мне было далеко бежать, но я бежал до самой машины и отправился было в Палм-Сити за Чуки, как ты велел. И несся во весь опор, а потом поехал все медленнее и медленнее и свернул с дороги. Я хотел вернуться. Я пытался. И не мог. Потом доехал до самой пристани, но остановился у ворот. Мне ведь пришлось бы ей все рассказать, что случилось. Я сказал бы, что сделал то единственное, что смог. Но это было не так. И она поняла бы это. Я не смог бы посмотреть ей в глаза. Я не мог вернуться. Мне хотелось просто сбежать. Я развернулся и поехал обратно, и мне потребовалась масса времени, чтобы заставить себя выйти из машины и… пойти искать тебя. Единственный способ заставить себя сделать — повторять себе, что его там нет, что он уехал вместе с тобой. Трэв… его там нет?

— Он все еще там.

— А как ты… добрался до того места, где я тебя нашел?