Вера Арье - Весна умирает осенью [litres]

Поддавшись любопытству, она начала взбираться по ступеням вверх. Голова предательски кружилась. Подъем был медленным, трудным, и на полпути Оливия чуть было не повернула назад. Но тут из-за дверного косяка выглянула косматая морда Брома. Пес зыркнул на нее равнодушно и, фыркнув, снова исчез. Сделав еще несколько шагов, Оливия оказалась на пороге надстройки.

Мансарда представляла собой комнатку со скошенным потолком, разделенную на две части бревенчатым простенком. Справа стоял диван с линялой обивкой, на котором пылилась чья-то одежда. В углу у слепого окошка примостилось инвалидное кресло, к которому был придвинут столик, чем-то напоминавший школьную парту. На сколоченной из реек этажерке громоздились кипы бумаг, альбомов и каких-то книг, а на нижних полках тускло поблескивали стеклянные банки с кисточками и карандашами.

В проеме между перегородкой и стеной просматривались железная кровать и колченогая тумбочка, на которой стояли лекарства.

По полу рассыпались отблески гирлянды, украшавшей живую елку – ее присутствие угадывалось по запаху. В этой радужной подсветке на половичке восседал позевывавший Бром. Увидев Оливию, он что-то буркнул и растянулся у изножья кровати.

Постель зашевелилась. Из-под одеяла выпала тонкая бледная рука. Бром лизнул ее и вновь опустил голову на скрещенные лапы.

Оливия попятилась к выходу. Оказавшись на лестнице, она потихоньку затворила дверь.

Спать ей совершенно расхотелось. День перепутался с ночью: она провела в постели двенадцать часов лишь с перерывом на ужин в компании Горского…

Оливия спустилась вниз, но к себе возвращаться не стала. Отыскав на кухне подсохший пряник, она вернулась в гостиную и подошла к книжному шкафу. Книги в нем были расставлены в алфавитном порядке, и лишь на нижней полке царил легкий хаос. Среди стопок художественных изданий и краеведческих трудов Оливия заметила несколько этюдных папок. Она взяла самую верхнюю и присела с ней на диван.

Внутри, аккуратно переложенные калькой, хранились чьи-то рисунки. Стараясь не нарушить порядка, она принялась их разглядывать.

Все работы были выполнены на плотной бумаге и явно принадлежали одному и тому же мастеру. Среди них попадались карандашные эскизы, пастельные наброски и графика, выполненная тушью. Под конец пошли и акварели: зыбкие, полупрозрачные, они были беспредметны, но при этом невероятно содержательны. В них улавливалось связанное повествование – оформленная мысль, выраженная в цвете. Мягкие оттенки не противоречили, а, напротив, дополняли друг друга, создавая живую вибрирующую материю. Оливия восторженно вздохнула – миниатюры не хотелось выпускать из рук, они вызывали в ней глубинный, почти физический отклик…

Перебирая листок за листком, она вдруг отдернула руку, словно обожглась. Сердце зачастило, затрепыхалось в груди от острого предчувствия. Боязливым движением Оливия пододвинула рисунок поближе.

На нее обрушилась ранняя весна: аромат набухающих почек и прелой земли, движение ветерка в еще обнаженных кронах, тихое постукивание дождя о прошлогодние листья. «Весна», та самая «Весна», которая совсем недавно томилась в сводчатом алькове парижской галереи «Дом». Но только… как это возможно?

Оливия потерла с усилием виски. Потом поднялась и, прихватив акварель, прошла на кухню. Щелкнула кнопка выключателя, вспыхнул резкий голубоватый свет. Она принялась изучать изображение – как же похоже, не отличишь! Только вот краски чуть свежее, чуть ярче. Левый угол рисунка, как и у оригинала, отсутствует. Вместо него на листке осталось пустое пространство.

Задумавшись, Оливия уставилась на пятно на кухонном столе. В желтоватой лужице меда застыло мушиное крылышко в радужных прожилках. Оно отсвечивало игривыми искрами, как азартные глаза мецената Марка Портмана.

«Если верить экспертизе, все это время работа хранилась в достойных условиях. Она висела в сухом помещении, вдали от прямых солнечных лучей. В результате пожара пострадал лишь незначительный ее фрагмент. Специалисты судебно-технической экспертизы, которых мы привлекли, считают, что повреждение получено около года назад…»

Тогда, во время беседы в галерее «Дом», Оливия не придала значения словам Портмана. Но сейчас они вспыхнули в памяти, натолкнув ее на внезапную догадку…

Утром она поднялась довольно поздно. Умывшись и натянув теплый свитер, вышла в гостиную, понадеявшись увидеть там Горского и задать ему наконец накопившиеся вопросы. На столе ее ждал завтрак: несколько ломтиков вареной колбасы, белый хлеб и свежий деревенский творог в узорчатой пиале.

Рядом лежала записка: «Надеюсь, вы отдохнули и чувствуете себя лучше. Днем зайдет патронажная сестра, она вас осмотрит. Поешьте поплотнее, буду только к обеду – надо появиться на работе, я же все-таки директор…»

Наполняя водой чайник со свистком и пытаясь отыскать в кухонном шкафу заварку, Оливия думала о том, как ей повезло. Ведь Горский мог оказаться человеком совсем другого склада, и она до сих пор лежала бы в больнице – без документов и без внятных перспектив. Конечно, можно было бы сообщить о случившемся Родиону, он бы всех на ноги поднял. Прилетел бы сюда и принялся бы решать ее проблемы. Но этого ей совсем не хотелось… Она и так в душе сожалела, что не послушала его: в конце концов, ну что она сможет тут разведать? Добытые с таким трудом факты на деле были лишь ничем не подтвержденными догадками. И в нынешнем состоянии докопаться до истины ей вряд ли удастся…

Взяв кружку с едва заварившимся чаем, она вернулась к круглому столу. Пододвинула к себе пиалу с творогом и принялась за завтрак. В эту минуту в дверь постучали.

В глубине дома залаял Бром. Оливия вышла в сени и отомкнула изнутри замок. На пороге стояла румяная пожилая женщина в горчичном пуховом пальто и вязаной шапке. В руках у нее был медицинский чемоданчик.

– Антонина, – представилась она, мягко улыбнувшись. – А вы, наверное, и есть француженка?

Кивнув, Оливия пригласила ее войти.

Женщина стянула растрескавшиеся сапоги на манной подошве, повесила пальто на крючок и уверенно проследовала в гостиную. Чувствовалось, что в этом доме она не впервые.

– Завтракаете, значит, – одобрила она, усаживаясь за стол. – Это очень хорошо. Видимо, дело идет на поправку. Мне Илья Осипович выписной эпикриз по телефону зачитал – в общем, ничего страшного. Легкое сотрясение, переломов нет…

– Кто? – переспросила Оливия.

– Илья Осипович, – повторила женщина. Для меня-то он просто Илья. А как вы вообще себя чувствуете? С памятью все нормально? Когнитивные нарушения есть?

– Память есть, нарушений нет, – машинально ответила Оливия, пытаясь осмыслить услышанное.